Становление литературы - [13]

Между тем в праистории то, что с точки зрения современного человека представляется художественным вымыслом, было вымыслом неосознанным и поэтому отнюдь не препятствовало осознанию повествования как правды. Но что касается "Круга Земного", то в нем неосознанный вымысел был еще и результатом того, что его автор унаследовал свой метод рассказывания о прошлом от устной традиции: поскольку в устной традиции не могло быть фиксированного текста, рассказчик более или менее точно воспроизводил только общее содержание, форму же рассказчик должен был импровизировать, т. е. создавать заново при каждом исполнении. Такая заново создаваемая форма не могла, естественно, осознаваться как вымысел: она была неизбежным элементом всякого добросовестного, т. е. правдивого, рассказа о прошлом. Что автор "Крута Земного" действительно унаследовал такую технику рассказа, т. е. что его повествование было творческим пересказом, в котором сочинение было не отчленено от исполнения, очевидно из сравнения тех мест "Круга Земного", письменный источник которых известен, с самим этим источником. [Результаты такого сравнения обстоятельно изложены в работе: Lie H. Studier i Heimskringlas stil, dialogene og talene. Oslo, 1937 (Skrifter utgitt av Det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo, hist.-filos. kl. Oslo, 1936, II, N 5).] Такое сравнение показало, что автор "Круга Земного" пересказывал свой письменный источник отнюдь не дословно. Пересказывая ту или иную сцену, он присочинял конкретный фон, уточнял время и место действия, а также погодные условия, перерабатывал диалог в направлении большей содержательности и драматичности, присочинял монологи, углубляющие историческую перспективу или характеризующие персонажей (такие монологи - черта, вообще характерная для "Круга Земного"), вводил бытовые детали и т. д.

Таким образом, основное отличие праистории от истории не в том, что первая менее правдива, чем вторая. Ведь праисторик так же принимал свое произведение за правду, как в наше время историк принимает за правду свое произведение! То, что многое в праистории - художественный вымысел, стало заметным только с развитием исторической науки. Но, вероятно, историки будущего обнаружат, что и в исторических исследованиях нашего времени многое неверно, т. е. вымысел (но художественный ли?). Отличие праистории от истории заключается скорее в том, что первая тем лучше, т. е. тем в большей мере выполняет свою задачу - воссоздание прошлого как живой и полнокровной действительности, чем больше в ней творческий вклад автора, между тем вторая, наоборот, тем лучше, т. е. тем больше заслуживает доверия, чем меньше в ней творческий вклад автора.

Вместе с тем неверным было бы утверждение, что история в принципе объективнее праистории. Вернее было бы скорее обратное утверждение. В исследованиях "Круга Земного" немало места занимали попытки определить политическую концепцию его автора. Характерно, однако, что единства взглядов в этом вопросе, как правило, не удавалось достигнуть. Оказывалось, что в "Круге Земном" можно обнаружить выражения не только разных, но и противоположных политических концепций. В одной из недавних работ, посвященных этому вопросу, утверждается даже, что автор "Круга Земного" сознательно и последовательно проводит две противоположные политические концепции (роялистскую и антироялистскую) с целью "медиации" между ними. [Я имею в виду доклад Л. Лёпнрота (Ideology and structure in Heimskringla) на 3-й международной конференции по сагам в Осло в 1976 г. Термин "медиация" - это, очевидно, дань увлечения Леви-Строссом.]

Гораздо более вероятно, однако, что идеологические противоречия, в которых повинен автор "Круга Земного", объясняются просто его наивностью как праисторика. В противоположность тому, что обычно хорошо умеют историки, автор "Круга Земного" просто не умел замалчивать факты, противоречащие его взглядам, или соответствующим образом манипулировать ими. В этом отношении особенно характерно его отношение к христианству. В "Круге Земном" есть немало прямых высказываний его автора, где прославляется христианство и осуждается язычество, и нет никаких оснований сомневаться в том, что в этих высказываниях выражаются взгляды автора. В то же время, однако, то, что рассказывается в "Круге Земном" о христианизации Норвегии и христианстве как государственной идеологии (а рассказ этот занимает в "Круге Земном" большое место), как будто имеет целью вызвать у читателя глубочайшее отвращение к христианству и к государственной идеологии вообще. На самом деле это, конечно, просто наивная объективность праисторика. Впрочем, объективность в рассказе "Круга Земного" о государственной идеологии и методах ее насаждения, вероятно, связана и с тем, что автор "Круга Земного" был исландцем, т. е. жителем страны, где в то время не было государственной власти.

В последних сагах "Круга Земного" в ряде мост в трезвое и реалистическое повествование вклиниваются рассказы о чудесах, посмертно совершенных Олавом Святым. Эти рассказы подчас настолько нелепы с точки зрения современного человека, что их можно было бы принять за пародию на церковную пропаганду. Но на самом деле они, конечно, тоже просто проявление объективности автора "Круга Земного". Рассказы о чудесах Святого Олава, усиленно распространявшиеся церковью как пропаганда, пересказываются в "Круге Земном" так добросовестно, что даже сохраняется стиль, характерный для такого рода литературы, в частности манерные повторения того же самого другими словами.