Становление бойца-сандиниста - [59]

Однажды он появился и сказал, обращаясь ко мне: «Я пришел сказать вам, чтобы сегодня же вечером вы ушли». «Чего-чего?» — сказал я, удивившись, но сделал рассерженное и властное лицо, словно бы утверждая над ним свой авторитет. — А разве я не сказал, чтобы вы переговорили с тем человеком? А сейчас вы приходите сообщить мне, что сегодня вечером мы должны уходить? Нет, нет, ко мне с этим и не приставайте. Вот поговорите с ним. А так, в никуда, мы идти не можем, потому что если нас схватят у вашего дома, то станут говорить, что мы были здесь и вас же еще и убьют. Помимо того, как же это вы, христианин, а нас гоните?» Ах ты, черт, этим пронял я его и тем сумел смягчить.

Но это было не столь уж утешительным, поскольку мы и после не показывались, укрывшись в этом самом доме, а значит, и работа застопорилась. Хотя все это время я, поскольку Агилера, мой товарищ, не прошел нужную подготовку, натаскивал его прямо там, где мы жили. Начали мы с того, что заряжали и разряжали «сорок пятый». С колом вместо ружья я обучал его, какое положение занимать при стрельбе с колена, лежа, как ползти, как действовать на флангах, в авангарде и арьергарде. Весь день я муштровал бедного Агилеру на земляном полу, и он поднимал столбы пыли, становился аж белесым. И тут вернулся хозяин дома: «Представьте себе, я не смог с ним поговорить, он оказался шпиком. И уж теперь-то я пришел, чтобы точно вас выставить, так как вы предостаточно злоупотребляли моим доверием». Очень он на меня разозлился. А я тогда вскипел еще больше: «Вот два наших вещмешка, и вы, хренов христианин, возьмите, да и отволоките их прямо на шоссе. Этим вы нас очень по-христиански обречете на смерть». «Нет, — сказал он, — за вашу смерть я не ответчик». — «Это почему же, возьмите, отволоките и оставьте их там... А если нет, то мы останемся». — «Э, да ведь это жена мной понукает. Очень она беспокоится. Видите ли, если бы у меня было все по-иному, по мне, ну не будь у меня жены и детей...» В общем, ладно, так все и шло. Но, к сожалению, однажды Агилера начал играться с оружием, и оно пальнуло — пум — м-да, выстрел из «сорок пятого», да еще посреди этих маленьких ранчо, где все знают, у кого есть пистолет, а у кого его нет, особенно этого калибра. Так что, на радость нашему хозяину, мы поняли, что нужно сниматься с места, и решили пешком идти в Кондегу, чтобы там устроиться у семьи неких Эспиноса. Там мы вновь вышли на Байярдо, и он мне сказал: «Видишь ли, брат, мы влипли по уши, но остаться здесь вы не можете, поскольку явок нет, а продолжать работу все равно надо». «Нет, — сказал я, — я и не предлагаю оставить меня в Эстели или в Кондеге, я человек гор и работать в городском подполье не привык». «Послушай, — говорит он, есть у нас такой Тоньо, Антонио Сентено, бывший управляющий наасьенде «Сан-Херонимо», находящейся между Кондегой и Йали. Это поместье отца Луисы Молина. Причем тамошние работники очень любят Тоньо. Двигайте-ка к нему, чтобы он вам указал дома этих людей, а вы поглядите, можно ли вам там остаться». Такой приказ был абсурден, но выполнять его было нужно, поскольку это уже стало вопросом нашей храбрости. К делу мы приступили на следующий день. В Йали мы вошли со стороны Лос-Террерос, поскольку там есть овраги, где мы оставили велосипеды, и дальше пошли пешком. Начали мы свой поход, переодевшись лотошниками, торгующими лекарствами. Каждый нес свой вещмешок с накидкой, гамак и кулек с лекарствами. Было у нас и лассо, поскольку по ходу мы якобы прикупали скот, свиней или еще что. Пройдя часов шесть, мы вышли к ранчо одного из этих самых работников Тоньо-управляющего. А сам он вроде как посещал там же своих старых друзей. Мы с Агилерой задержались рядом, варах так в 400 от ранчо в лесу.

Итак, появился у них Тоньо и сказал: «Как дела? Как вы тут?» — «Какое счастье, Тоньито, какое счастье, что вы зашли...» — «Да, вот, заглядываю к вам, потому что нельзя забывать старую дружбу». — «Ах, Тоньо, давайте заходите...» А в тот год дьявольская засуха была. Еды не хватало, даже маиса, уже подъели всех кур. Фасоли не было. Тортильи делали только из толченки. Они были ужасно невкусные, и я не мог их есть. «Дон Тоньито, очень больно эта засуха по нам бьет. Фасоли нет, риса нет. Да ничего нет. Уже и кур, что были, съели. Ай как туго! Но чтобы для вас сделать тортильи, мучки-то найдем». Чуть спустя Тоньо им и говорит: «Видите ли, есть у меня друзья, и я хочу, чтобы вы с ними познакомились». — «Ах так, отлично, так где они? В городе?» — «Нет, нет, со мною они, вон там остались». — «А кто они?» — «Хорошие парни, хочу, чтобы вы их узнали, чтобы вы со мною вместе сходили за ними. Ведь вы всегда мне доверяли. Правда?»

«Дон Педро, вы всегда мне верили». (Человека, которого мы там увидели, звали дон Педро Очоа.) — «А как же, ясное дело, да...» — «Ну так пойдемте со мной». А дружба там многого стоит, честное слово. Педро Очоа понимал, что речь идет о чем-то необычном, он чуял в этом нечто странное, но раз они друзья и Тоньо им, когда был управляющим, помогал, то они ему доверяли. В общем, Тоньо привел этого человека к нам. Ясное дело, что он аж подпрыгнул, когда увидел нас, помеченных печатью попавших в лес, к тому же вооруженных пистолетами да с парой вещмешков, набитых до отказа (а на земле валялась принесенная нами открытая банка сардин). «Вот это и есть те самые друзья...» «Очень приятно», — поздоровался он. «Видите ли, товарищ, — сказал я ему, — мы из СФНО...» От таких слов эти бедные люди чуть не умирали, так как свежи еще были в памяти бойни, которые гвардия организовывала в горах, репрессии в Макуэлисо и недавние бои. Таким образом, наше военное присутствие в тех краях было для них синонимом бедствия, поначалу наше появление в некоторых районах означало то, что местные жители принимали участие в борьбе и это влекло за собой несчастья и даже гибель. «Мы тут бываем да с людьми знакомимся, — продолжал я, — ну и если как-нибудь окажемся здесь и нам понадобится тортилья, то мы уже знаем, что знакомы с вами, вы нам ее дадите, мы съедим и дальше двинем. Такие помощники у нас повсюду. Но мы ходим да посматриваем, что здесь да как, ведь надо же знать пути-дороги. Вы меня понимаете? Чуть что, ну там, гвардия появится, а я уже знаю тутошние стежки-дорожки, да и вы тут живете». Сказать ему, что нам некуда деться, что нам голову приклонить негде, я не мог, вот и фантазировал. Так мы, по одному, обошли ранчо за ранчо, беседуя со встречавшими нас крестьянами, почти раздетыми, истощенными, исхудавшими от голода и страшно опечаленными, жившими в бедности и под гнетом царившего тогда террора. Эдаким манером мы проделали весь путь от Лос-Террерос до поместья «Сан-Херонимо». На одном из этих ранчо Тоньо представил меня крестьянину лет тридцати по имени Моисес Кордоба. «А, так вы сандинисты, — сказал он нам шепотом, вроде как со страхом, но и с пониманием, — тогда будьте поосторожнее, а то вас увидят и всех нас перебьют; мой отец был сандинистом». И тут меня как осенило. «А твой отец жив?» — спросил я. «Да, — сказал он, — жив. Он живет с матерью, а я живу отдельно на небольшом ранчо, которое построил со своей женушкой, да и детишки там же». «А могли бы мы переговорить с твоим отцом?» — вновь спросил я. «Посмотрим, захочет ли он; я спрошу, а когда вы будете возвращаться, то с ним и побеседуете». И мы продолжили свои хождения, засыпая там, где нас заставала ночь, то есть прямо под открытым небом. Затем мы через весь район Канта Гальо перебрались в Буэна Васта, где переговорили с одним товарищем, принадлежавшим к Консервативной партии. Он тоже работал на асьенде. Его звали Хильберто Савала. Он был родственником того боязливого Савалы, а также другого Савалы, жившего прямо напротив его дома. С этим последним у Хильберто были споры из-за земли, и они друг друга невзлюбили. Дон Хильберто сказал мне: «Ай, да здесь вы остаться не сможете». «А мы не затем пришли, — заметил я, — мы идем дальше». Потом я ему рассказал все то, что говорил и всем. «А причем здесь я, — спросил он, — к тому же с людьми, что живут напротив, у меня ссора, это такие...» «Э, — ответил я, — у вас тоже и с теми Савала, что живут в «Сан-Диего», тоже конфликт?» — «Так это одно и то же семейство. Они меня не любят, так как мы живем чуть получше их. А ведь мы очень и очень много работали. Вот они и завидуют». Потом он заговорил о некой сеньоре, которая завещала ему эти земли, и о том, что другие Савала стремились у него эти земли отнять». «Так вот что, — заметил я, — не о вас ли они мне говорили?» — «А что? Небось что-нибудь плохое?» — «Да нет, но думаю, что я мог бы разрешить эту проблему, поскольку мне они очень доверяют». Так я сказал, добавив: «Лучше все уладить полюбовно, поскольку прибегать к крайностям нечего. У вас же дети есть, так и не убивать же вам друг друга или там чего еще. Ведь для семьи это было бы несчастьем. А его я знаю, знаю, что и вы человек хороший. Давайте как-нибудь, когда я здесь буду, спокойно рассмотрим все дело, и я погляжу, как его уладить». И этот человек, а он сам очень этого хотел, от моей идеи пришел в восторг и все же наше присутствие вызывало у него страх.