Становление бойца-сандиниста - [31]

Да, мы были твердыми и суровыми на вид мужчинами. Но Энри Руис [69] был готов остаться без одеяла, когда, проходя через какое-то ранчо, увидел спящего неукрытым ребенка. Он отдал свое одеяло, зная, что другого ему не достать и что он, наш командир, остается в горах без теплого одеяла. А что до одиночества, то его мы превратили в возникшее среди нас братство. Внешне в общении друг с другом мы были грубы, но в душе с великой мужской нежностью любили друг друга глубокой любовью. Да, это была великая мужская любовь. Мы были группой побратавшихся мужчин. То была любовь между братьями, братская любовь. Помню, как-то один товарищ обнаружил на марше в гнезде маленькую птичку. И вот он шесть дней нес этого птенца, поскольку внизу у него был товарищ, который однажды сказал, что его мама очень любила птенцов. Шесть дней подряд один из нас, этих дикарей, продираясь через лианы, пересекая реки и идя по воде с десяток километров, перешагивая через камни, бережно нес в руках, стараясь не упасть и не раздавить птенца. При этом он следил за своим вещмешком, ожидая, что в любой момент может появиться гвардия... и тогда смерть... Он шел через все это, прокладывая себе путь, но даже во сне оберегая птенца, поскольку хотел донести его до своего товарища, чтобы тот смог подарить его своей маме. И вот когда этот товарищ получил птенца, то посмотрел на своего друга и обнял его. Среди нас не было эгоистов. В горах мы избавлялись от разных пороков. Мы научились быть скромными, поскольку в одиночку ничего ты там не стоишь. Ты учишься быть простым, уважать принципы, ценить сугубо человеческие достоинства, которые так ярко там проявляются. Что же до разных изъянов, то они понемногу исчезают. Вот почему мы говорим, что новый человек зарождался в СФНО. Он рождался, покрытый грибками и с ногами, источенными разными паразитами. Новый человек начинал зарождаться в одиночестве, будучи искусанным малярийными комарами и мерзко пахнущим. Таков он был внешне. Но под ежедневными жестокими ударами внутри каждого рождался человек, наполненный горной свежестью. Человек, это покажется ложью, искренний и лишенный эгоизма, открытый и нежный, жертвующий собой и все отдающий во имя других. Страдающий, когда страдают другие, и смеющийся, когда смеются другие. Так начинает рождаться новый человек, обретший новые достоинства, тщательно следящий за ними, лелеющий и развивающий их. Я сам тоже старался не утратить это прекрасное чувство. Там в горах рождался новый человек. В городе он был подпольщик, а в сельской местности — партизан. Большую роль во всем этом сыграла военная подготовка. Начало и конец любого дела — вот что больше всего влияет и накладывает на людей свой отпечаток. Так вот, военная подготовка — это и было в горах нашим началом. Она имела решающее значение, поскольку ты начинал получать и усваивать систематизированные знания. Таким образом, эта подготовка во многом определяет последующие поступки и тот путь, который человек выбирает себе сам.

XI

Нас натаскивали Рене Техада (Тельо) и Давид Бланко (Аркадио). Руку к этому также приложил и Карлос Агуэро (Родриго). Ясно, что Тельо играл главную роль. Это была суровая школа. Тельо не давал нам никаких поблажек и постоянно кричал на нас, не давая присесть. Он очень толково разъяснял нам суть допущенной ошибки и как ее избежать в будущем. Но проделывалось все это в сопровождении сильного крика. Ползешь, а он и кричит: «Товарищ, зад-то не поднимай, а то в него тебе всадят пулю, так что вжимайся в землю, а так ползать нельзя»; или «Палатка устанавливается вот так, при необходимости ее можно быстро свернуть»; «Пусть эти концы веревок свисают поверх куска нейлона, покрывающего ваш гамак, тогда дождевая вода со ствола дерева, к которому он привязан, потечет по этим веревкам, и гамака она не замочит, а лишь стечет по ним вниз». Да, это ужасно, когда в ливень ты вынужден вылезать из гамака весь промокший и с намокшим одеялом-накидкой. Самое плохое, что может с тобой приключиться в горах, это когда гамак и накидка намокли. Тогда приходится вылезать наружу и спать сидя. Тельо обучил каждого из нас, как разводить огонь и вообще как делать много разных вещей. Вплоть до того, как готовить различные блюда партизанской кухни, как передвигаться в горах, как ставить ногу. С невозмутимым лицом он кричал: «...Штафирки, вперед! Равняйсь!» — и поторапливал он нас выстрелами. Делалось это так: он стрелял вдоль строя прямо у нас перед носом, от чего мы подтягивались. Когда учились ползать, он давал над нашими спинами автоматную очередь, и мы вжимали свои зады в землю, боясь, что он влепит тебе по пуле в каждую ягодицу. Построив нас перед началом очередных занятий, он разъяснял политическую ситуацию, всегда увязывая ее с вопросами военной подготовки. И тогда он не мог удержаться от того, чтобы хоть чуть-чуть, да не помечтать вслух. Он всегда начинал говорить о борьбе, о цели этой борьбы. Причем бывали случаи, когда он, начиная с громкого крика, заканчивал так, словно обращался к самому себе и говорил только для себя самого. То есть будто все эти вещи он говорил, чтобы не утратить своего собственного понимания происходящего. В общем, в Тельо нежность совмещалась с твердостью.