Станция Мортуис - [30]
Теряю... Теряю какие-никакие, а плоды моего предыдущего труда, оставляя на память лишь тлеющий венец из пожухлых листьев - диплом кандидата наук (впрочем, бумажка эта, весьма возможно, мне еще пригодится); теряю, вероятно, благорасположение некоторых мягких и интеллигентных людей; теряю всякую надежду когда-нибудь стать настоящим ученым. А что же приобретаю? Прежде всего возможность отличиться, двинуться вверх по лестнице, когда-нибудь зацепиться за верхушку. Может это мой единственный реальный шанс заставить мир заговорить о себе. А я, болван эдакий, не могу жить без сознания реальности этого шанса, я слишком тщеславен - ведь честолюбие как наркотик, - и никто и ничто уже не способно изменить меня. Наука... Наука - блестящее поле деятельности, кто спорит! Но, говоря откровенно, в науке мне трудно будет добиться чего-то действительно значительного. Слишком много времени потеряно, вот уже второй год я фактически бездельничаю, даже не знаю, чем занят с девяти тридцати до пяти тридцати, то ли отбываю повинность, то ли выполняю ритуал, это уж как кому приятнее представлять. Но дело не только в потерянном времени, его можно наверстать, до старости пока далеко. Нет, не в этом. Гораздо хуже, что я почти перестал верить в свое предназначение, свой талант, а без таланта в науке... Это то же, что без денег в ресторане. Дела идут скверно. И не надо обманывать себя. А разве я не лгу себе утверждая будто цена предстоящей перемене - вся прежняя моя жизнь? Будто она, жизнь моя, состояла из одних только лекции, экзаменов, приборов, реактивов и микросхем. Будто и взаправду неприкосновенна подобно священной корове лабораторная тишина ускользающих вечерних часов, когда в попытках наладить неподдающийся эксперимент я оставался один на один с треклятущим спектрофотометром. Будто мимолетное, скользнувшее волной по зеркальной глади и едва заметное прикосновение к основам мироздания, в силах заглушить лязг и грохот окружающих будней. Будто и в самом деле маги и волшебники, которых я успел полюбить за знания и порядочность, счастливее всех иных смертных на свете. Да, они могут то, чего не могут другие. Но разве они всесильны? Кроме того обычные смертные - тому есть масса подтверждений - порой готовы откинуть такой фортель, что иному магу и не приснится. А коли ты - простой смертный - все же намерен прожить богом данную тебе жизнь единственным и неповторимым способом, то можешь ли позволить себе грех подражания любому, пусть самому великому магу и волшебнику? И разве победа одержанная над силами природы при помощи циркуля, линейки и компьютера, ценнее победы над собственной хандрой? И разве душевное ненастье подвластно всем антибиотикам мира вместе взятым? А споры, самые важные в жизни споры, споры с Антоном, с Хозяином, с самим собой - разве мне удалось одержать в них полную и окончательную победу? А клокотавшие магмой страсти; пылкие сердечные чувства, разлагавшие мою единую и суверенную личность на мозаичную россыпь потаенных и трудновыполнимых надежд - разве я уже списал их с лицевого счета? И если даже содрав с себя струпья изрядно поистрепанной, полумертвой кожи, я найду в себе силы предстать перед миром в истинном своем обличье, то разве новые споры и страсти не растравят вновь мою столь охладевшую к переменам, но не замороженную пока еще душу, и не в этом ли залог успешного познания себя? И разве вправе я забыть, как именно жажда победы в страстном споре толкнула меня когда-то на преступление - не я ли это выскреб из сейфа у ничего не подозревавшего Хозяина весомую часть его личных сбережений, заставив того призадуматься о бренности всего земного, и разве не украсил бы мой поступок послужной список любого настоящего мужчины? Разве пять последних лет, лет посвященных единственно защите диссертации и устройству на более или менее приличную работу, в такой степени обтесали шероховатости моей душевной оболочки, что я и в самом деле вообразил, что тогда ничего серьезного не произошло, что мне удалось вычеркнуть из памяти и кривую улыбку дорогого моего друга Антоши, и костер, в пламени которого обращаясь в ничто синим огнем горели сто десять тысяч неправедно добытых рублей? А сегодня, по прошествии стольких лет, тебе предлагают вернуться на стезю твоей взбалмошной юности, прозрачно намекая на то, что путь познания научных истин - не твой путь, ибо ты слишком слаб для его преодоления. Тебе предлагают, пока не поздно, принять мужественное решение: сменить линию жизни по собственной воле. Разумеется, такое решение простым быть не может, оттого и не спится мне в этот поздний час. Тем больше мужества от меня сейчас потребуется для воскрешения истинного своего призвания, растаявшего за эти годы как дым в прекрасном далёке. И, возможно, новая линия жизни, сплетающаяся узелками политических уловок и хитростей, окажется для меня более приемлемой, чем нынешняя, прямота которой безжалостно испаряется под палящими лучами научного бессилия. Да, это нелегко - начинать все сначала. Еще труднее - наплевать на мнения окружающих тебя людей. Тяжело - менять относительную свободу растительного существования на оковы притворного благочестия, но... Но игра стоит свеч! Я не наивен, упаси боже! Я способен предвидеть, что на новом пути мне суждено войти в неизбежное соприкосновение с жестокостью и ложью, несчетное количество раз пожимать руки людям похлеще старого доброго Хозяина, вступать с ними в разнообразные коалиции, сговоры и союзы, оправдывая обязательные компромиссы высшими государственными интересами, но разве не к этому ли я в глубине души стремился? Разве не следует мне проверить на деле: обладаю ли я хваткой настоящего политика, то есть человека, верно соизмеряющего цель со средствами? Разве здравый смысл не моя стихия? И разве не стихийный политик конфисковывал у Хозяина незаконно нажитое богатство? Так почему же не попытать счастья в политике организованной и систематической? Неужели с тех пор я потерял остроту зрения и твердость удара? Ерунда, годы посвященные активной науке только закалили меня. Я ведь вырос с тех пор, здорово прибавил в весе, отчего же не сменить отмычку политика стихийного на перо, бумагу и ловкость ума политика профессионального? Я не прощу себе, если упущу эту возможность, другая может не представиться за всю оставшуюся жизнь. Что же до того, что предаю науку... Да полно, предаю ли? Все предопределено. Наука ничего не потеряет, это я рискую потерять себя. Но и найти тоже. И если мне суждено оставить науку ради совершенно пока неоформленных целей - то так тому и быть. Не стоит обольщаться - многие мои знакомые сочтут меня если не изменником в прямом смысле этого понятия, то уж карьеристом наверняка. Ну и что? Что они знают о моем прошлом, да и, если уж на то пошло, о науке, которая всегда требует жертв? Оставаться в ней середнячком? Нет уж, дудки. И вообще, на всех не угодишь. Я взрослый человек и сам несу ответственность за свои решения. И риск сломать себе шею я, наверное, предпочту той жизни, в которой ничего не происходит и не может произойти...
Есть места на планете, которые являются символами неумолимости злого рока. Одним из таких мест стала Катынь. Гибель самолета Президента Польши сделала это и без того мрачное место просто незаживающей раной и России и Польши. Сон, который лег в первоначальную основу сюжета книги, приснился мне еще до трагедии с польским самолетом. Я работал тогда в правительстве Президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова министром и страшно боялся опоздать на его самолет, отправляясь в деловые поездки. Но основной целью написания романа стала идея посмотреть на ситуацию, которую описывалась в фильмах братьев Вачовских о «Матрице».
«…Половина бойцов осталась у ограды лежать. Лёгкие времянки полыхали, швыряя горстями искры – много домашней птицы погибло в огне, а скотина – вся.В перерыве между атаками ватаман приказал отходить к берегу, бежать на Ковчег. Тогда-то вода реки забурлила – толстые чёрные хлысты хватали за ноги, утаскивали в глубину, разбивали лодки…».
Гротескный рассказ в жанре альтернативной истории о том, каким замечательным могло бы стать советское общество, если бы Сталин и прочие бандиты были замечательными гуманистами и мудрейшими руководителями, и о том, как несбыточна такая мечта; о том, каким колоссальным творческим потенциалом обладала поначалу коммунистическая утопия, и как понапрасну он был растрачен.© Вячеслав Рыбаков.
Продолжение серии «Один из»… 2060 год. Путешествие в далекий космос и попытка отыграть «потерянное столетие» на Земле.
Вор Эддиса, мастер кражи и интриги, стал царем Аттолии. Евгенидис, желавший обладать царицей, но не короной, чувствует себя загнанным в ловушку. По одному ему известным причинам он вовлекает молодого гвардейца Костиса в центр политического водоворота. Костис понимает, что он стал жертвой царского каприза, но постепенно его презрение к царю сменяется невольным уважением. Постепенно придворные Аттолии начинают понимать, в какую опасную и сложную интригу втянуты все они. Третья книга Меган Уолен Тернер, автора подростковой фэнтэзи, из серии «Царский Вор». .
Что, если бы великий поэт Джордж Гордон Байрон написал роман "Вечерняя земля"? Что, если бы рукопись попала к его дочери Аде (автору первой в истории компьютерной программы — для аналитической машины Бэббиджа) и та, прежде чем уничтожить рукопись по требованию опасающейся скандала матери, зашифровала бы текст, снабдив его комментариями, в расчете на грядущие поколения? Что, если бы послание Ады достигло адресата уже в наше время и над его расшифровкой бились бы создатель сайта "Женщины-ученые", ее подруга-математик и отец — знаменитый кинорежиссер, в прошлом филолог и специалист по Байрону, вынужденный в свое время покинуть США, так же как Байрон — Англию?