Стальные крылья - [27]

Хоть лежать под одеялом и было крайне приятственно и кейфово[12], но мой живот придерживался крайне консервативной политики, предпочитая получать пищу если не по часам, то хотя бы раз в сутки. Поэтому, стряхнув сонную дремоту, я выволокся из своего теплого гнездышка в поисках, чего можно было бы сожрать. В палате ничего съедобного не обнаружилось, и мне пришлось отправляться в поход по больнице. Я твердо постановил себе на обратном пути прихватизировать еще пару одеял и подушек, чтобы сдвинуть вместе пару коек и тогда уже наверняка показать этим гипертрофированным отросткам на моих боках, как надо спать.

Но долго размышлять о еде мне не пришлось. Выйдя в коридор, я почувствовал тонкий, но узнаваемый запах, волнами проходящий по коридору. Сладковато-кислый, тошнотворный, это был запах гниющей плоти. Он исходил откуда-то издалека, накатываясь неожиданно, волнами, и сопровождался странным, очень странным звуком, от которого по моей спине начинали бегать табуны мурашек. Шуршание и чавканье влажного песка приходили мне в голову каждый раз, когда очередная волна вони докатывалась до меня. «Подозрительно. У них там что, лепрозорий[13] на ночь не закрыли, что ли?». Собравшись с духом, я двинулся в путь по спящей больнице. Очередной полутемный коридор огибал все здание, заканчиваясь небольшой приоткрытой дверью, из-за которой и исходило разбудившее меня зловоние. Прислушавшись, я услышал странные шуршащие звуки, а затем – тихий, на грани слышимости, стон. И именно этот стон заставил меня забыть любую осторожность, и вновь, как и в прошлой жизни, толкнуть очередную дверь.

Задержав дыхание, словно пловец перед входом в воду, я вошел в полутемную палату. Небольшая комната была скудно освещена слабым светом ночника, стоявшего на тумбочке в изголовье установленной в углу больничной кровати. Я охватил взглядом всю комнату в попытке понять, где же находится источник столь странных звуков и запаха, как вдруг, я услышал негромкое, отчаянное *буэ-э-э-э*, раздавшиеся с прячущейся в тенях кровати. Пошевелившиеся тени обозначили неявную фигуру, лежавшую на койке. Она вновь издала протяжный рвотный звук и затихла, вновь издав тихое пересыпчатое шуршание. «Это странно. Как я мог услышать его в своей палате?». Двинувшись вперед, я твердо решил подойти поближе…

На кровати, полуприкрытая тонкой простыней, лежала пони. Наверняка, это была кобылка, судя по клокам длинных, свалявшихся волос, лежавших на подушке вокруг ее головы. Искаженная гримасой боли мордочка блестела от пота, тонкие высохшие ноги, лежавшие поверх простыни, подрагивали и сгибались в приступах боли. Подернутые мутной дымкой, полуприкрытые глаза тускло блестели в свете ночника, словно глаза свежего трупа. Тяжелый запах, тонкой струйкой просачивавшийся в коридор, мощной волной ударил в нос, стоило мне только приблизиться к кровати. Сладковато-тошный, этот запах был мне знаком.

«Рак. Терминальная стадия. Не помочь».

Ее голова и шея по-прежнему оставались в тени, даже когда я подошел к ней вплотную. Окно на другом конце комнаты открывалось простым поворотом ручки, но я, с болезненно-профессиональным любопытством, приблизился к ее постели. Не каждый день увидишь умирающего от рака пони… С каждым шагом я все яснее слышал настороживший меня странный звук – похожий на влажное чавканье мокрого песка, он явно исходил от изголовья кровати больной.

Подойдя к кровати, я приблизился к мордочке пони… и тот час отшатнулся. Запах гнили и разложения ударил в нос с такой силой, что я надолго закашлялся и принялся растирать слезившиеся глаза. В расступившихся тенях я увидел страдающую пони. Это действительно была она – светло-серая пегаска, тяжело двигавшая по простыне маленькими облысевшими крылышками. Своим видом напоминая ощипанные куриные крылья, культяшки слабо двигались по простыне, оставляя на ней остатки серых перьев, которые, закручиваясь, спадали с кровати на пол. Так вот откуда взялось ощущение легкого похрустывания под копытами – я шел по устилавшим пол палаты выпавшим перьям. Почему-то эта мысль отозвалась грустью в моей душе, и я вновь приблизился к пегаске.

Мое внимание привлекли тени, окружавшие ее изголовье. Даже в рассеянном свете ночника, они, казалось, только сгущались, не позволяя увидеть изголовье кровати, на котором неподвижно покоилась голова пегаски. Обойдя больную, я так и не понял, что же отбрасывало такую странную тень. Ходя вокруг кровати и разглядывая эту странную аномалию, я заметил, что в комнате стало гораздо светлее – полная луна, вся в черных щербинках кратеров, выглянула из-за разошедшихся туч. Лучи зыбкого лунного света медленно поползли по палате, постепенно выхватывая из полумрака кровать с беспокойно ворочавшейся на ней пони. То скрываясь за тучами, то выныривая из них вновь, луна, наконец, вскарабкалась на ночной небосклон, и свет её полностью осветил комнату.

С моих глаз словно сдернули тёмные очки – столь неожиданным и резким был этот переход. В серебрившемся свете луны я мог ясно видеть, что же происходило в этой палате, и увиденное заставило меня содрогнуться от ужаса. На залитом лунном свете кровати судорожно металась лысая пегаска. На ее голове, оплетя черными жирными отростками мордочку пони, восседало