Стальной шквал - [104]

— Да он может, — сказал Ниеминен, подумав. — Я считаю, лучше ему не говорить пока. Скажем после.

— Скажем, когда война кончится, — усмехнулся Хейккиля.

— Ну это, знаешь, мечта. Война-то когда-нибудь кончится, конечно. Да кто из нас будет жив, чтобы рассказывать?..

Далеко на фланге была слышна канонада. На их высотке лишь изредка рвались снаряды. Вообще на этом плацдарме было тихо. А они только того и желали, чтобы это затишье длилось как можно дольше, хоть до самого конца войны! Похоже было, что их надежды исполняются. Затишье продолжалось. Противник довольствовался тем, что лишь изредка проводил разведку боем да вел обычный беспокоящий обстрел. На «пушке Кауппинена» все были целы. В начале августа Финляндия получила нового президента. Рюти отстранили от дел, а на его место вступил Маннергейм. От этой перемены все ждали чего-то особенного. Но напрасно. Война продолжалась. Советская Армия, наступая то на одном, то на другом участке огромного фронта, уже и в Восточной Карелии вышла кое-где на границу сорокового года, а местами и пересекла ее.

На Вуосалменском плацдарме все оставалось пока что без перемен. Солдаты устали, томились от этой неподвижности. Опять возникла своеобразная «эпидемия ранений». На перевязочные пункты стали прибывать один за другим раненые с подозрительно одинаковой картиной: осколок в седалище. У солдат появилось собственное «секретное оружие»: рогатка, с помощью которой минные осколки вгонялись в ягодицу эффективно и без опасности для жизни. Врачи были некоторое время в смятении, но потом научились отличать «настоящее» ранение от «ненастоящего». Дело в том, что при «настоящем» ранении края раны бывают обожжены. На этом и кончилась «эпидемия». Кое-кто, правда, еще пытался экспериментировать с предварительно раскаленными осколками, но, очевидно, это было не слишком приятно, и вскоре эти эксперименты были прекращены.

Расчет «пушки Кауппинена» был на отдыхе. Точнее сказать, занимался рытьем новой линии обороны, которую называли «зимней линией». Лениво работали лопаты, потому что от одного этого названия холодок пробегал по спине и волосы шевелились на затылке. «Неужели они, дьяволы, думают еще зимой здесь сражаться! Да мы же все здесь загнемся до этого!»

Кормежка становилась все хуже, и на поиски дополнительного питания уходило все больше времени и сил. На всех ближних картофельных полях были выставлены часовые для охраны их от хищений. Итак, картошку приходилось копать тайком, темной ночью. Картошка была мелкая, с лесной орех, и чтобы наполнить солдатский котелок, надо было выкопать не один десяток кустов. Потом ее варили в мундире и ели с солью.

Саломэки обегал и обследовал все дома в окрестности, но не нашел ничего нужного. На чердаке одного дома ему попалась связка писем, в которых по крайней мере дюжина женщин требовала от адресата выплаты алиментов. Землянка дрожала от хохота, когда Саломэки читал письма вслух. Один лишь Ниеминен не смеялся, но под конец и он не выдержал:

— Ну, знаешь, Виено, этот ходок даже тебя сумел обскакать!

Однажды они отправились к ближнему озеру глушить рыбу. Бросив несколько ручных гранат, набрали ведро рыбы. Саломэки нарядили варить уху. Кончилось все это довольно плачевно. Саломэки рассудил, что поскольку рыба — это тоже мясо, то, стало быть, варить ее надо гораздо дольше, чем картошку. В результате оказалось, что в бульоне плавают одни кости, а рыба полностью растворилась. Повара чуть не избили. Хейно был просто в бешенстве:

— Негодяй, ты, конечно, спер рыбу! Тебя за это распять надо!

Саломэки стал оправдываться, но ему не верили. Ниеминен слушал и чуть не плевался:

— Не юли! Ну, что ты вечно выкручиваешься, точно угорь? Мы же знаем тебя как облупленного! Где рыба, говори? Сожрал? Так я ее из тебя вытрясу!

Саломэки бросился бежать и тем спасся от гнева Ниеминена. После чего все стали думать, как бы наказать «проворовавшегося» повара. Предлагались различные кары, одна другой суровее. Конечно, дальше слов дело не шло, но возмущение было велико, и каждый старался хоть как-нибудь да отвести душу. Однако и слова обладают реальной действенной силой. Злая кара обрушилась на бедного Саломэки нежданно-негаданно. Возвращаясь однажды темной ночью после дежурства, он провалился в отхожую яму и чуть не захлебнулся в нечистотах. Дело в том, что тропинка от землянки к орудию имела особые вешки. Ночи стояли темные, хоть глаз выколи. В лесу было много гнилых осиновых пней, которые — светились в темноте, точно фонарики. Чтобы не заблудиться впотьмах, артиллеристы пометили свою дорожку кусочками светящихся гнилушек. Когда Саломэки был на дежурстве, кто-то взял да и перенес метки-светлячки так, что он угодил прямехонько в яму. Кто это сделал, так и осталось тайной. Саломэки с большим трудом удалось выкарабкаться оттуда. Когда он ворвался наконец в землячку, злость его была неописуема:

— Гей, Хейно, бродяга! Где он? Дайте его сюда! Я сделаю из него покойника! Я много раз его щадил, но больше пощады не будет!

Кто знает, может быть, он и выстрелил бы, но тут подоспел Ниеминен и выхватил у него из рук автомат. Но в следующий миг Ниеминен с отвращением потянул носом воздух.