Стальное зеркало - [20]

Беда с Клодом в том, что он не дурак. Чтобы это понять, на Клода нужно посмотреть в деле, но уж после этого сомнений не остается. Клод не дурак, Клод, можно сказать, умница. Но того, чего он не хочет сейчас видеть, он видеть не будет — даже если обнаружит, что он это что-то ест, или сидит на нем, или состоит с ним в законном браке…

Сейчас Клода интересует война на юге и те уступки, которые под войну можно выжать из короля — и он убедил себя, что Каледония подождет.

А она не подождет; могла бы подождать даже и в прошлом году — тогда обошлись сами, спасибо альбийской королеве и каледонским растяпам из ее сторонников. Но если сейчас власть возьмет конгрегация лордов, то партию можно считать проигранной. Даже не партию, всю игру. Сначала во главе страны встанет граф Мерей — скорее уж номинально. Но нашей своре лордов быстро осточертеет роль верноподданных и они захотят его убрать, а протектору столь же быстро надоест, что под ним шатается трон, и он наконец-то обратится к Альбе в открытую. Его даже поддержат — и оба Аррана, и еще пара-тройка лордов. Остальные воспротивятся, и, разумеется, не кротким тихим словом. Дальнейшее ясно, как доброе орлеанское утро. Ясно и безнадежно.

Даже если удастся отбиться, резня выйдет такой, что все розовые речки последних пяти лет покажутся родниковой водицей. Но королеве-регентше есть до этого дело — и не только потому, что речь идет о ее власти; а ее племяннику Клоду — нет. Даже если поверит, не послушает. Ну погрызут друг друга эти дикари, что с того? Сколько лет уже грызутся, ничего с ними не сделается. А Марсель… такой шанс раз в жизни бывает.

— Я не могу поверить, что вам ничего не удалось добиться от нашей кузины… Я понимаю, что человеку в вашем положении сложно объяснять хитросплетения политики женщине, да еще и потерявшей мужа — но вы сами говорили, что положение слишком серьезно. Вы не хуже меня знаете, что на совете король скажет «нет», просто потому, что я говорю «да». А вот противостоять кузине Людовику будет куда сложнее — он подтвердил соглашение, заключенное ее покойным супругом, он дал обязательства защищать ее права, она — законная королева Каледонии. Ей отказать не просто трудно — невозможно… — Клод говорит красиво, он и сидит красиво, левая рука лежит на столе, линии — словно чертеж у хорошего архитектора; правой жестикулирует в такт словам.

— Ваша кузина и наша законная королева, как вам прекрасно известно, не только не имеет желания вникать в хитросплетения политики. Еще и возможности такой не имеет.

Пусть Клод сам решает, о чем речь — о том, что его величество в бесконечной мудрости своей практически запер вдову предшественника, чтобы ее кто попало поменьше за ниточки дергал, или о том, что законная королева Каледонии вполне способна отыскать оную Каледонию на карте и рассказать о ней практически все на семи языках, но вот политическим умом ее обделил Господь. Если выражаться деликатно.

Джеймс смотрит на собеседника, которому, в общем, неважно, что имелось в виду. На исходе третьего десятка считается красавцем, любимцем придворных дам, да и не только дам. Высокий, хорошо сложенный — да и фехтовальщик отменный, кстати, но лицо неприятное: здорово похож на сытого ястреба, который того гляди лопнет от самовлюбленности. Также хороший оратор и большой любитель публичных выступлений. В собственном кабинете и то держится, словно речь на поле боя читает. Только слушателя восторженным никак не назовешь, но Клоду все равно…

Он всегда так разговаривает. И, глядя на исполненные достоинства жесты, очень легко забыть, с какой высоты эта птичка видит дичь, какой вес берет, какие на этих лапах когти. Не любил бы себя так нежно… цены бы не было.

— Ваша Светлость, — цедит уже сквозь зубы Джеймс: Клод не заметит, ему сейчас и пару неприличных жестов можно показать, не обратит внимания, а терпения не осталось уже совсем. — Положение в Каледонии угрожающее. Вы ведь вполне представляете себе, — и издевки он тоже не оценит, — насколько легко нынешняя ситуация может обернуться полным поражением.

Клод морщится, проводит рукой по ручке кресла… очень красивое кресло и правая львиная морда чуть темнее левой — хозяин ощупывает ее, когда думает, сам того не замечая.

— Мы повторяем друг другу одно и то же, кузен… — значит «светлость» он все же заметил. Какие они там кузены, родства — воробей в клюве унесет и не заметит, даже по каледонским меркам не считается такое родство. — Но вы имеете доступ ко вдовствующей королеве, а я нет.

Встретиться со вдовствующей королевой вовсе не так уж сложно, не говоря уж о том, что существуют письма. Писать Валуа-Ангулем умеет, в доказательство чего — роскошный письменный прибор на столе перед ним, золотой оклад, красная эмаль, неплохо смотрится. У него и почерк хороший, известно. Передать письмо не сложно, фрейлин не обыскивают, самого Джеймса тем более. Но Клод до того не хочет делать хоть что-нибудь, что вцепился, как утопающий в весло, в правила траура и королевское нежелание, чтобы вдовствующую королеву Марию беспокоили в ее печали.

Положение и впрямь угрожающее. Безнадежное даже. Королю Людовику нет дела до Каледонии, королю Толедскому нет дела до Каледонии, у королевства Датского нет — не врут, и впрямь нет — сейчас свободных войск… а Клоду Валуа-Ангулему, племяннику регентши, гораздо интереснее возможность если уж не занять место коннетабля де ла Валле, так хотя бы возглавить марсельскую кампанию. Впрочем, тут его поджидает сюрприз родом из Ромы… и поделом обоим. Поделом и по делам.