Сталинская эпоха. Экономика, репрессии, индустриализация. 1924–1954 - [8]
До 1934 г. крестьяне, отправленные в «кулацкую ссылку», назывались спецпереселенцами, в 1934–1944 гг. – трудпоселенцами, с марта 1944 г. – снова спецпереселенцами (с 1949 г. – спецпоселенцами) контингента «бывшие кулаки». Во второй половине 30-х годов наряду с названием «трудпоселенцы» продолжал употребляться и термин «спецпереселенцы» (как на бытовом уровне, так и в официальных документах).
О существовании в СССР в период 1930-х – 1980-х гг. историографии этой проблемы говорить можно только с большими натяжками. Историки были лишены источниковой базы, так как вся соответствующая документация была строго засекречена. Не допускалась публикация никаких материалов, в которых бы упоминались «кулацкая ссылка» или спецпереселенцы. Поэтому не выходило не только научных исследований, но и мемуарной и художественной литературы по данной тематике. Даже простое употребление таких терминов, как «спецпереселенцы», «спецпоселенче-ская система», «кулацкая ссылка» и т. п., было категорически запрещено в открытой печати. Трудно найти какую-то другую тему, на исследование которой было бы наложено табу в столь тотальной форме.
Несмотря на прочность закрытия этой проблемы для историков в СССР, на практике в этой «броне» выявились отдельные слабые места, которые в той или иной степени удалось пробить советской исторической науке. Это касалось освещения ряда аспектов истории спецпоселенческой системы в виде «кулацкой ссылки» в 1930-е гг. Под прикрытием исследования проблемы коллективизации сельского хозяйства и ликвидации кулачества как класса ряд историков (прежде всего А. А. Голубев, Н. А. Ивницкий, В. А. Сидоров, А. П. Финаров, В. Т. Шуклецов) в своих трудах, опубликованных в 60-х – 70-х гг., сделали небезуспешные попытки проследить дальнейшую судьбу кулаков в местах высылки и в общих чертах обрисовали «кулацкую ссылку», по крайней мере, в период первой половины 1930-х гг.[30] Разумеется, эти авторы не употребляли «запрещенную терминологию» (и избегали «запрещенную» интерпретацию фактов), но им удалось пробить бреши в «запретной теме» посредством освещения, хотя бы отчасти, истории спецпоселенчества, опираясь в основном на собранные буквально по крупицам факты из очень узкого круга доступных тогда документов, выявленных в центральных и областных архивах. Однако отсутствие массовой источниковой базы в виде совершенно секретных документов ВКП(б), ОГПУ–НКВД и др. давало о себе знать, и о всестороннем освещении истории той же «кулацкой ссылки» говорить еще было рано.
Но даже такое ограниченное освещение спецпоселенческой системы в виде «кулацкой ссылки» с насыщенностью идеологически выдержанных (в глазах Идеологического отдела ЦК КПСС) формулировок и оценок типа «трудовое перевоспитание» и т. п. не всегда спасало авторов от неприятных последствий. В 1975 г. монография Н. А. Ивницкого была подвергнута разгромной критике на страницах журнала «Вопросы истории КПСС»[31].
В законченном виде концепция советской историографии относительно экспроприации кулачества и создания для него системы специальных поселений, где оно «перевоспитывалось» в политическом и трудовом плане, выражена в опубликованной в 1972 г. статье А. А. Голубева. В ней говорится, что «во-первых, партия сделала все для того, чтобы ликвидация последнего в стране эксплуататорского класса проходила наиболее безболезненным путем» и «во-вторых, исторический опыт КПСС доказал принципиальную возможность политического перевоспитания значительной части бывших эксплуататоров»[32]. Для советской литературы был характерен тезис о том, что с «эксплуататорами»-кулаками обошлись значительно гуманней и безболезненней, чем с их предшественниками – помещиками и капиталистами.
В советское время и в пропаганде, и в общественном создании экспроприация кулачества с выселением его в «холодные края» воспринималась как славная победа партии, рабочего класса и всего трудового народа.
Такое восприятие, прочно внедренное в массовое сознание, господствовало не только при Сталине, но и несколько десятилетий после Сталина, вплоть до конца 1980-х гг.
Ситуация в историографии резко изменилась с 1989 г., когда исследователи получили доступ к ранее закрытым архивным фондам, в том числе документации ОГПУ–НКВД – МВД – МГБ. В 1990–1992 гг. в журнале «Социологические исследования» вышла серия моих статей по «кулацкой ссылке», построенных почти исключительно на документах ранее засекреченных архивных фондов[33]. С 1993 г. стали выходить работы и других исследователей по истории «кулацкой ссылки», среди которых следует выделить монографии Н. А. Ивницкого, С. А. Красильникова, Т. И. Славко, В. Я. Шашкова[34]. Непосредственно по этой теме вышел ряд документальных публикаций[35]. Ценные сведения, касающиеся «кулацкой ссьшки», имеются также в фундаментальных документальных публикациях «Советская деревня глазами ОГПУ–НКВД» и «Трагедия советской деревни»[36]. Концептуально постсоветская литература резко отличается от советской – в ней практически единодушно и само раскулачивание, и направление раскулаченных в «кулацкую ссылку» расцениваются как чудовищное преступление, совершенное сталинским политическим руководством по отношению к наиболее дееспособной в экономическом плане части крестьянства.
