Сталинщина как духовный феномен - [6]

Наивная дерзость установления этого догмата не имеет равных в истории человеческой мысли. На пороге XX века она означает установление над богопустынным имперсоналистическим марксовым миром сквозной каузальной детерминации другого, как раз страстно отрицаемого ленинским сознанием фидеистического мира безусловной веры и догмата, больше того, возведение в ранг абсолютной истины теории, враждебной самому понятию Абсолютного.

Этот ленинский догмат, как мы увидим ниже, и лег в основу культа Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, ибо он поднял поначалу только первых двух, в то время уже умерших основоположников современного коммунизма на сверхчеловеческую высоту. Ленину, а за ним и Сталину, было суждено последовать за ними. Логическое противоречие, в которое, приняв ленинский догмат, их доктрина вступила как раз с научными претензиями классического марксизма, никогда не смущало коммунистов. Не смущало потому, что оно находится в неразрывной связи с другой, эмоционально-волевой стороной того же марксизма. К этой стороне мы теперь и обратимся.

2. Мир, в котором мы живем, есть мир угнетения и несправедливости. Это мир «классовой борьбы», в котором само государство есть не что иное, как орудие, при помощи которого господствующий класс эксплуатирует и угнетает все остальные классы. На основе законов мировой эволюции, однако, на арену истории уже выступил новый, доселе невиданный класс-мессия, пролетариат, который в интересах абсолютного большинства человечества непременно должен совершить великую Мировую Революцию. Эта Революция явится «скачком из царства необходимости в царство свободы». Скачок же этот означает революционное преображение всей земной жизни: «Прекращается работа, обусловленная нуждой и внешней необходимостью», все «трудятся по способностям, а получают по потребностям», «отмирает» государство, поглощаемое «бесклассовым» обществом людей, потерявших все свои «классовые», эгоистические, эксплуататорские инстинкты и ставших «вполне родовыми существами». Мировая история классовой борьбы прекращается, и весь пафос освобожденного человечества обращается исключительно на дальнейшее овладение природой («Коммунистический манифест»).

Великий защитник свободы человека, провидец большевистской революции — Достоевский с ненавистью именовал эту утопическую картину «муравейником», «хрустальным дворцом», «многоэтажным домом с квартирами для бедных жильцов» и противопоставлял этому дому свой индивидуальный «курятник», своего «джентльмена с ретроградной и насмешливой физиогномией», которому непременно, непременно хочется тарарахнуть по хрустальному дворцу и «по своей, по глупой воле пожить». («Записки из подполья»).

Научный социализм венчается утопией преображения всей ненавистной сознанию революционера земной действительности, на месте которой, с «научно-обоснованной» исторической неизбежностью, автоматически должен возникнуть своего рода земной рай, коммунистическое общество всеобщего и бесконечного блаженства.

В этом плане уже первоначальный марксизм, а за ним и современный сталинизм, является тем, чем он в своей «научности» ни за что не соглашался стать. Он принимает в себя элемент религиозной веры. Он принимает, кроме сейчас существующего, еще и иное, лучшее бытие. Он становится верообразен.

Научные элементы марксизма, стремящиеся автоматически вьгаести грядущее торжество социализма из материалистической философии и эволюционной теории, сами по себе отнюдь не исключают веры в то, что это торжество действительно грядет; напротив, они скорее способствуют укреплению этой веры. Уже Энгельсу удалось перекинуть здесь достаточное число более или менее устойчивых логических мостов. Противоборство между наукообразной и верообразной сторонами марксизма, между эволюционным и революционным его аспектами, начинается в области выводов из этих положений. Оно определяет то решение взаимоотношений между теорией и практикой, о котором Маркс и Энгельс, вероятно, еще не задумывались и которое составляет самую душу современного коммунизма. Это решение делает детерминистическую марксистскую теорию чистейшей фикцией, находящейся в совершенно необычном, но весьма полезном соотношении с волюнтаристической практикой коммунизма.

В основе коммунистической теории лежит материализм, монизм, детерминизм и гностицизм, претендующие быть основами всякой науки. В практике, напротив, уже у Ленина на первый план выступает волюнтаризм, рождаемый страстным желанием поскорее достичь поставленной цели, построить социализм, найти наиболее «слабое звено в цепи капиталистических государств» и «прорвать» эту цепь целеустремленным волевым усилием. Призывающая, казалось бы, к спокойному бездействию детерминистическая эволюционная теория, отрицающая самостоятельную роль человека в истории, рождает волюнтаристическую практику, в которой руководящую роль играет целеустремленный план и во главе которой стоит человек, претендующий творить мировую историю.

Человеком, стоящим над теорией и над практикой и предписывающим миру его законы, стал Сталин. Он тот, для кого была недействительна никакая теория, кто сам творил и теорию и практику, кто занимал поэтому совсем особое положение среди прочих человеческих существ, положение, которое весьма точно выражается термином Достоевского: «че л овек обог».