«Сталинизм». Исследование происхождения, сущности и результатов - [52]

Однако это длилось очень недолго, и вскоре Сталин должен был втихую признать, что гигантские агрофабрики не работают, и потому они должны быть разделены на более мелкие предприятия.

Чего стоили такие громогласные пророчества, выяснилось на практике через несколько лет, когда оказалось, что «зерновая проблема» всё ещё не решена. До конца своего существования Советский Союз вынужден был каждый год импортировать большое количество зерна. Он не был способен собственными силами обеспечить снабжение населения продуктами питания. Это не было вызвано исключительно гонкой вооружений.

XVII съезд за грандиозные успехи в индустриализации и коллективизации был назван «съездом победителей». Это прежде всего был «съезд победы Сталина» надо всеми своими противниками, так как на съезде уже не было возражающих. Как левая, так и правая оппозиции были побеждены и покорились ему. Для Сталина это было большим удовлетворением, так как их представители на съезде покаянно и с готовностью признавали свои «грехи», один за другим отказываясь от своих «неверных» взглядов и прославляя Сталина усердными дифирамбами.

Ранее[113] он лицемерно заверял, что партия не требует от них «раскаяния и самобичевания».

«Никогда наша партия, съезд нашей партии не пойдёт на то, чтобы требовать от членов партии чего-либо такого, что может их унизить»[114].

Но это делающее честь заявление тут же было взято назад, так как от них требовали: во-первых, признать, что их линия «ведёт объективно не к победе социализма, а к победе капитализма», во-вторых, «чтобы они заклеймили эту линию как антиленинскую и отмежевались от неё открыто и честно», и в-третьих, «чтобы они стали нога в ногу с нами и повели вместе с нами решительную борьбу против всех и всяких правых уклонистов»[115].

Если вынужденные неискреннее признания в стремлении к восстановлению капитализма и в следовании антиленинской линии не были унизительным самобичеванием, то чем же ещё были эти покаяния?

То, каково было мнение делегатов в отношении этих товарищей на партийном съезде, достаточно точно показывает речь члена Политбюро Кирова. Он сказал, что бывшие оппозиционные политики

«пытаются тоже вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу пойти, под одну музыку, поддержать этот наш подъём. […] Вот возьмите Бухарина, например. По-моему, пел как будто бы по нотам, а голос не тот. Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском»[116].

Насмешки и сарказм преследовали их, несмотря на то, что Бухарин глубоко склонился перед Сталиным, объясняя:

«Товарищ Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя марксо-ленинскую диалектику, целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, формулированных прежде всего мною». Бухарин сказал далее: «Обязанностью каждого члена партии является борьба со всеми антипартийными группировками, активная и беспощадная борьба, независимо от каких бы то ни было прежних личных связей и отношений, сплочение вокруг ЦК и сплочение вокруг товарища Сталина как персонального воплощения ума и воли партии, её руководителя, её теоретического и практического вождя»[117].

Нужно помнить, что «разгром» теоретических предпосылок Сталиным состоял в том, что он внезапно и без всякого теоретического обоснования объявил «капитулянтством» и правым уклоном политику, которую он в течение нескольких лет сам проводил вместе с Бухариным, и что он Бухарина, в котором столь долго нуждался для оправдания этой политики, теперь выставил дураком, ничего не понимающим в марксизме. Если сейчас этот Бухарин видел себя вынужденным восхвалять Сталина как воплощение интеллекта партии, то это было не только невероятным унижением, но и подлейшим византизмом. Бухарин очень хорошо знал, что Сталин кто угодно, только не теоретик.

Зиновьев назвал доклад Сталина «шедевром», а Сталина впервые поставил в один ряд с Марксом, Энгельсом и Лениным — с этого момента культ личности приобрёл и тот смысл, что марксисты в будущем должны были видеть в Сталине четвёртого классика. Зиновьев утверждал,

«что в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, — что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов»[118].

Это заявил тот, кто сам пережил прямо противоположный опыт со Сталиным в «тройке» и позже.

Конечно, Зиновьев был прав в том смысле, что действительно речь не шла о «привкусе личных моментов», так как на самом деле суть споров состояла в навязывании личных амбиций и вражды. Слово «привкус» для этого и в самом деле было слишком слабым.

Каменев также присоединился к хору покаянных самобичеваний и невероятных дифирамбов Сталину, о чьём характере он на самом деле имел твёрдое мнение, которое он весьма ясно выразил ещё на XIV съезде, но теперь забыл.

«Та эпоха, в которую мы живём, в которую происходит этот съезд, есть новая эпоха […] она войдёт в историю — это несомненно — как эпоха Сталина. […] Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 г. боролся с партией и с её руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперёд, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру. […] Да здравствует наш вождь и командир товарищ Сталин!»