«Сталинизм». Исследование происхождения, сущности и результатов - [45]

Значит, Сталин знал необходимые предпосылки коллективизации. Он сам об этом говорил неоднократно.

«Всеохватывающая коллективизация наступит тогда, когда крестьянские хозяйства будут перестроены на новой технической базе в порядке машинизации и электрификации, когда большинство трудового крестьянства будет охвачено кооперативными организациями, когда большинство деревень покроется сельскохозяйственными товариществами коллективистского типа. К этому дело идёт, но к этому дело ещё не пришло и не скоро придёт»[90].

А для того, чтобы подготовить такое развитие, нужно было ускоренно развивать промышленность, чтобы производить необходимые трактора, инструменты и машины. Но это правильное требование оппозиции было отвергнуто как «сверхиндустриализация». Сталин также знал, что крестьяне как действующие частным образом землевладельцы по своей мелкобуржуазной природе не были сами по себе склонны к коллективным формам труда и к социализму, а, как он сам говорил, должны были быть приведены к ним примером и убеждением на добровольной основе, что, естественно, требовало времени.

Поэтому сейчас он попал в дилемму, которая в конечном счёте оставила ему лишь возможность начать коллективизацию сельского хозяйства при отсутствии — по его собственной вине — как технических, так и идеологических условий.

В этих обстоятельствах, возникших, однако, в результате предыдущей ошибочной политики, он практически не имел другого выхода, поскольку он никоим образом не мог вернуться к капитализму, а также не хотел рисковать новой гражданской войной. Поэтому внезапный поворот к коллективизации и в необходимой связи с этим к ускоренной индустриализации стал теперь неизбежным, и в этом смысле также исторически необходимым. Но в то же время он был и панической реакцией на внезапно выявившееся фиаско прежней линии партии, поскольку она вовсе не была результатом глубокого анализа и обдуманной дальновидной политики, как Сталин позже стремился представить. Это было именно характерной чертой прагматически-утилитарной политики Сталина: она не основывалась на тщательном анализе объективных условий и возможностей, из-за чего он не был способен найти курс с долговременной перспективой.

Вопрос, из-за чего Сталин вопреки решениям XV съезда и вопреки своим собственным заявлениям осуществил эту внезапную смену курса, часто обсуждался и зачастую представлялся непонятным произволом. Так, Ганс Кальт в своей в целом весьма поучительной работе об истории СССР спрашивает:

«Почему произошло это объявление войны кулакам и многим середнякам в советской деревне? […] Это ведь был решающий шаг в сторону от ленинского наследия к тому вырождению, которое сегодня часто называют сталинизмом»[91].

Совершенно правильно Кальт отвергает как неубедительное данное позднее объяснение, что нависшая международная угроза Советскому Союзу заставила Сталина перейти к срочно ускоренной индустриализации и к насильственной коллективизации для обеспечения обороноспособности страны. Также и то предположение, что Сталин таким образом преимущественно стремился к более сильной мобилизации рабочего класса и сельской бедноты, Кальт считает необоснованным, и ниже он ставит решающий вопрос:

«Побудила ли Сталина к этому повороту жажда власти? При этом неизбежно и те двое, которых Ленин пятью годами ранее в своём письме к ЦК рекомендовал на руководящие посты и которые, помимо Сталина, ещё оставались в руководстве, а именно Бухарин и Пятаков, тоже должны были перейти на другую сторону. Было ли это основным намерением Сталина?

Хотя для кого-то признание этого может оказаться болезненным, многое свидетельствует в пользу его истинности»[92].

Однако в этом Кальт ошибается, как и многие другие авторы, желающие приписать внезапный поворот сталинской политики только его чертам характера и прежде всего его жажде власти, так как этим они игнорируют объективные и общественные условия, возникшие вследствие его политики, и таким образом остаются в рамках субъективистского понимания истории. Фактически именно эти объективные условия заставили его выбирать из вышеупомянутых альтернатив, и поскольку две первых по разным причинам были невозможны для него, то в данных обстоятельствах лишь третья казалось ему наиболее подходящей. Тот факт, что он выбрал её, в то же время показывает и некоторые из черт его характера: его беспринципность, проявившуюся в его прагматически-волюнтаристской политике (причём он, нимало не сомневаясь, перенял большинство предложений оппозиции, против которых он до того момента боролся как против троцкизма), его сознание и желание власти, связанное с его убеждением, что насилием можно достигнуть всего, и его цинизм и грубость в отношениях с соратниками.

Он сознавал, что этим решением он должен начать борьбу против Бухарина, Рыкова, Томского и их сторонников, но это вполне его устраивало, потому что он, убрав их, мог ликвидировать последние остатки коллективности, которая ещё могла существовать в Политбюро. В этом пункте Кальт, конечно, прав, но это не было главной причиной. Кроме того, в данном случае он ошибается ещё и в отношении личностей, так как тогда препятствием для Сталина был не Пятаков, а близкие к Бухарину Рыков и Томский, как члены Политбюро с ленинских времён. А Пятаков тогда только что отошёл от оппозиции Троцкого, Зиновьева и Каменева и покорился Сталину. Позднее он был назначен директором Госбанка, выбран в ЦК и затем как первый заместитель наркома тяжёлой промышленности Орджоникидзе играл решающую роль в процессе индустриализации, до тех пор, как в сентябре 1936 года он был арестован и на процессе так называемого «параллельного центра» в 1937 году приговорён к смертной казни и расстрелян.