Сталинградский калибр - [46]

Все это вспомнилось Соколову сразу. И все это надо, во-первых, захватить и выбить оттуда немцев. А во-вторых, удержать, не дать им вернуться и выбить тебя. Неслабая задача для восьми танков. Правда, комбат обещал десант. Сколько их будет? Во второй роте пять танков, у меня восемь. По пять бойцов на каждый танк, и получается, что мы можем привезти с собой два взвода. А тут батальон нужен, пара минометных батарей, взвод противотанковых орудий и желательно пулеметную роту.

«Ладно, что-нибудь придумаем, – решил Соколов, опуская бинокль. – Не впервой. А сегодня уже двадцать третье. Через неделю Новый год». Внутри все вдруг сжалось приятной истомой. Любил Алексей новогодние праздники с детства. Это зимние каникулы, можно играть в снежки, кататься с горки. Это каток и лыжи. И пахучая елка дома. И подарки, и обязательно приготовленные конфеты и вкусный бабушкин компот. И сказки.

А в прошлый Новый год экипаж чинил свой танк. Обмороженными, сбитыми в кровь руками. В двенадцать часов ночи зашли в дом, махнули по сто граммов водки за победу и близких, и снова работать. Так и не захмелели. Ну может, чуть теплее стало. Да и то, от водки ли?

– Гужов? – Алексей расплылся в довольной улыбке. – Ну никак мы друг без друга! Я рад, что снова вместе будем воевать.

– Повоюем, – командир роты автоматчиков ткнул Соколова кулаком в плечо. – Ты только дорогу выбирай, где снега поменьше. Мы не только на броне, мы на грузовиках поспеть за тобой должны. И боеприпасы, и ротные минометы. Не только же на твои пушки надеяться.

– Слушай, у тебя сколько людей осталось? Пополнения же мы не получали! А тут еще взвод Заболотного…

– Во-первых, я уже не ротой, а батальоном командую, – хмыкнул старший лейтенант. – Но ты особенно не радуйся, потому что батальон мой не намного больше роты сейчас. Ладно, давай серьезно, а то времени у нас – кот начхал. Меня придали тебе для взятия и обороны железнодорожной станции. Батальон в составе двух стрелковых рот и роты автоматчиков. Всего сто сорок два человека и восемь ручных пулеметов. Усиленный огневой взвод пятидесятимиллиметровых ротных минометов в шесть стволов. Пулеметная рота в десять станковых «максимов».

– Это же богатство! С таким войском мы с тобой покажем фрицам, где раки зимуют, – засмеялся Соколов, но потом стал серьезным. – Спасибо тебе за Фому Заболотного. Мировой парень, хороший, надежный командир. На таких можно положиться.

– Других не держим, – чуть улыбнулся Гужов.

Передовой край немцев снова начала обрабатывать артиллерия. Били с закрытых позиций довольно редким огнем. Соколову показалось, что эта артподготовка нужна была больше для поддержания духа красноармейцев, а не для нанесения ущерба врагу. Артиллерия работала двадцать минут, а потом взлетели две ракеты. И снова поднялись ставшие серыми за время наступления полушубки. Снова повисло в воздухе хриплое угрожающее «ура». Алексей знал, что сейчас солдаты больше матерились, идя в атаку, а не «ура» кричали. Слишком напряженный бой, много потерь, а вперед продвинуться не удавалось. А приказ был однозначный – закрепиться за окраину Тацинской. Устал не устал, боишься не боишься, а снова и снова надо подниматься в атаку. Молодые бойцы поднимались с отчаянием, опытные – зло, примериваясь, за какой бугорок упасть, куда перекатиться, чтобы снова потом вскочить и пробежать десяток шагов. Чем ближе к окопам, тем злее пулеметный огонь. Немцы лупят уже длинными, «на расплав стволов» очередями.

В таком бою, это Соколов уже знал, сложнее остановить пехоту, чем поднять в атаку. Накал злости такой, что самим за себя страшно. Но и фашисты это знают. Знают, что если дать русским ворваться в окопы, то будет такое, после чего матерые ветераны вермахта, прошедшие половину Европы, и те седеют. Поседеешь от русской рукопашной, если разбудить в русском солдате зверя, довести его до белого каления. Кололи штыками, били прикладами. А потом, когда становилось ясно, что в окопе не развернуться, стягивали трехгранные штыки с винтовок и орудовали ими как кинжалами. Даже винтовки бросали. А потом, после боя, кто жив оставался, искали, менялись меж собой, рассматривая номера. Командиры материли своих солдат, но в следующем бою происходило все точно так же. Автоматчикам легче, ППШ в таком бою удобнее, чем трехлинейка. Но все равно доходило и до ножей и ногтей, которыми выдавливали глаза и рвали рты. Зубами в лицо даже впивались. К концу 42-го года, особенно под Сталинградом, немцы уже всячески пытались уходить от русских рукопашных. Алексей вспомнил, как месяц назад ему попались во фронтовой газете стихи одного из военкоров.

Война бывает всякой,

Кто воевал, тот уж знает.

Она бывает двоякой:

То бьет война, то ласкает.

Осколком горячим, взрывом

И тихим в боях перерывом.

Душу смертями рвущей

И теплым письмом зовущей.

И каждый по-своему судит,

Но что действительно страшно —

Как люди уже не люди,

Сшибаются в рукопашной[9].

Танки двинулись вперед, не сильно отпуская от себя пехоту. Били прямой наводкой фугасными по окопам и болванками по огневым точкам. Осколочные не применяли, боялись посечь осколками своих на таком расстоянии. Сталинград научил сражаться на коротких дистанциях. Заливались, не переставая, только танковые пулеметы. Соколов сидел в люке башни «Зверобоя» и прижимал к голове наушник в своем шлемофоне. Моторы заведены, десант на броне, сидят, прижались, держатся за скобы и за ремни друг друга. Скоро начнет темнеть, а это совсем не способствует наступательной операции. Или сейчас, или придется в очередной раз отходить.