Сталин. После войны. Книга 2. 1949–1953 - [90]

Не прошло и месяца, как Ковзан совершил свой четвертый таран и буквально чудом остался жив. 13 августа 1942 года в неравном бою с шестью немецкими истребителями самолет Б. И. Ковзана был подбит и загорелся, при этом сам летчик был ранен осколками кабины в глаз. Но, увидев несущийся на него «мессершмитт», летчик не только не покинул свою горящую машину, а бросил ее в еще один лобовой таран!

В повести «Четыре тарана в небе», изданной в 1982 году к 60-летию Б. И. Ковзана, со слов летчика так описывалась эта схватка: «Навстречу горящему Як-1, вырастая с каждым мгновением, шел «мессершмитт». Операторы на земле приняли слова Ковзана: «Машина горит. Ранен в голову. Вытекают мозги. Иду на таран!..» И Борис направил свой горящий истребитель прямо в лоб надвигающемуся «мессеру»[466].

Сам летчик добавлял к описанию этого невероятного боя интереснейшие подробности: «Ни у немца, ни у меня уже не было боеприпасов. Я предложил ему (понятными летчику знаками) лобовую атаку. Он не струсил, рассчитывал, видно, что я не выдержу… Но не тут-то было. Наши самолеты столкнулись. Конечно, разбились вдребезги… Дальше ничего не помню – мрак…»[467].

В тот день Ковзану крупно повезло несколько раз. От удара самолеты буквально развалились в воздухе на куски. Немецкий пилот погиб сразу же, а потерявшего сознание Ковзана выбросило из самолёта, но на низкой высоте он пришел в себя и попытался воспользоваться парашютом. Как следует раскрыться тот не успел, так что летчик буквально рухнул на землю[468]. Жив он остался благодаря тому, что упал в болото, сломав ногу и несколько рёбер. Болото лежало у деревни, где стояли немцы. Но первыми к месту падения подоспели партизаны, которые вытащили летчика и в итоге доставили его к своим.

Лечение в госпитале заняло почти десять месяцев. Ребра и нога зажили, а вот правый глаз капитан потерял. Однако службу он не покинул. Вот этого летчика с железными нервами и стальной волей в августе 1943 года все же представили к званию Героя Советского Союза, после чего его и пригласил к себе Сталин.

Беседа была подробной и обстоятельной. Сталин поинтересовался, чем дальше собирается заниматься 21-летний Ковзан.

– Вернусь в свою часть, буду продолжать воевать, – отвечал летчик-истребитель.

– Думаю, вы уже достаточно повоевали, – сказал Сталин. – А вот подучиться бы не мешало, скажем, в академии.

– Я не потяну, товарищ Сталин, – честно признался Ковзан.

– А вы дайте мне слово, что будете учиться!

– Обещаю, товарищ Сталин.

– А как у вас дома дела?

– Только вот родился сын.

– Поздравляю! Стране нужны люди.

Когда летчик вышел во двор, его ждала машина, и на заднем сиденье он обнаружил большую коробку, где лежали пеленки, распашонки – все для новорожденного[469].

Эту историю рассказывал сам Ковзан. Сталин понимал, что летчик уникальный храбрец. И надо его беречь. Такие люди очень нужны стране, поэтому Сталин постарался сберечь героя, направить его на учебу.

Легенда гласит, что, когда Ковзан вернулся в свою часть, его вызвал начальник и спросил:

– Что будем делать?

– Служить, – ответил летчик.

– А какое слово вы дали товарищу Сталину? – укорил героя командир.

Ковзану стало ясно, что деваться некуда, надо идти «поступать в академию». Он направился на экзамены, где, видимо специально, не ответил ни на один вопрос. И тем не менее был принят. Правда, во многих источниках пишется, что Ковзан послушал вождя «не сразу» и все же еще повоевал. Эту версию подтверждает и дата окончания Б. И. Ковзаном академии – 1954 год. Дожил Борис Иванович и до перестройки, уйдя из жизни «в том самом» 1985 году…[470]

Сталин о драматургии и о критике

На одном из заседаний комитета по определению лауреатов Сталинских премий Иосиф Виссарионович высказался по поводу советской драматургии. Эту речь сразу после заседания 26 февраля 1952 года записал писатель Константин Симонов[471].

Сталин был недоволен.

– Плохо с драматургией у нас, – сказал он. – Вот говорят, что нравится пьеса П****цева, потому что там конфликт есть. Берут заграничную жизнь, потому что там есть конфликты. Как будто у нас в жизни нет конфликтов. Как будто у нас в жизни нет сволочей.

После слова «сволочей» Сталин сделал движение рукой, словно указывал на вполне конкретного человека и продолжил:

– И получается, что драматурги считают, что им запрещено писать об отрицательных явлениях. Критики все требуют от них идеалов, идеальной жизни. А если у кого-нибудь появляется что-нибудь отрицательное в его произведении, то сразу же на него нападают. Вот у Б*****ского в одной из его книг сказано про какую-то бабу, про обыкновенную отсталую бабу, или про людей, которые были в колхозе, а потом вышли, оказались отсталыми людьми. И сразу же напали на него, говорят, что этого быть не может, требуют, чтоб у нас все было идеальным; говорят, что мы не должны показывать неказовую сторону жизни, – а на самом деле мы должны показывать неказовую сторону жизни. Говорят так, словно у нас нет сволочей. Говорят, что у нас нет плохих людей, а у нас есть плохие и скверные люди. У нас есть еще немало фальшивых людей, немало плохих людей, и с ними надо бороться, и не показывать их – значит совершать грех против правды. Раз есть зло, значит, надо его лечить. Нам нужны Гоголи. Нам нужны Щедрины. У нас немало еще зла. Немало еще недостатков. Далеко не все еще хорошо. Вот С*****нов высказывал такую теорию, что нельзя писать хороших пьес: конфликтов нет. Как пьесы без конфликтов писать? Но у нас есть конфликты. Есть конфликты в жизни. Эти конфликты должны получить свое отражение в драматургии – иначе драматургии не будет. А то нападают на все отрицательное, показанное драматургами, в результате они пугаются и вообще перестают создавать конфликты. А без конфликтов не получается глубины, не получается драматургии. Драматургия страдает от этого. Это надо объяснить, чтоб у нас была драматургия.