Сталин и мошенники в науке - [79]

Однако Мёллер, будучи поддержанным Кольцовым, Серебровским и Левитом, решил ослушаться и произнес "запрещенный текст". Он сказал, что возможность быстрого изменения наследственности под влиянием внешней среды невозможна (подчеркнув, что такую возможность признают фашисты). Он совершенно ясно предупредил, что репутация СССР серьезно пострадает на мировой арене, если власти поддержат взгляды, рассматриваемые во всем мире как типично фашистские. Видимо он еще питал надежду, что, указав твердо на совпадение нацистских и лысенковских утверждений, он сумеет склонить Сталина к поддержке генетики. Он даже назвал по именам адвокатов ламаркистских взглядов в СССР — Лысенко и Презента, охарактеризовав их как носителей "явно абсурдных теорий и мнений…, не обладающих даже элементарными знаниями в генетике". Вот эта часть его выступления:

"Мы должны удвоить наше внимание, чтобы не только высоко держать знамя в больших теоретических разделах нашей области, но даже еще выше в отношении той связи теории с практикой, какую мы покажем. Если, однако, наши выдающиеся практики будут высказываться в пользу теорий и мнений, явно абсурдных для каждого обладающего хотя бы элементарными знаниями в генетике, как положения, выдвинутые недавно Презентом, Лысенко и их единомышленниками, то ученые, являющиеся друзьями СССР, будут глубоко шокированы, ибо в данном случае стоящий перед нами выбор аналогичен выбору между знахарством и медициной, между астрологией и астрономией (Аплодисменты), между алхимией и химией.

Наконец, необходимо отметить, что если бы ламаркизм, идейная группа которого боролась здесь против генетики, получил здесь [то есть в СССР] широкое распространение, то этим была бы создана благодатная почва для сильной идеологической поддержки претензий фашистов, верящих в изменение зародышевой плазмы [в этом месте советские стенографы сделали ошибку, записав слова Мёллера как "верящих в сохранение зародышевой плазмы — В. С.].

Должен казаться совершенно естественным вывод, что поскольку пролетарии всех стран и особенно колониальных в продолжение долгого времени были в условиях недоедания, болезней и при отсутствии возможностей для умственного труда и фактически были рабами, то они должны [были] стать за это время по своим наследственным задаткам биологически низшей группой по сравнению с привилегированными классами (Аплодисменты), как в отношении физических, так и умственных черт. Ведь согласно этой теории подобные фенотипические признаки должны были в некоторой степени отразиться и в половых клетках, развивающихся как часть соматических тканей.

То обстоятельство, что эта порочная и опасная доктрина была бы логическим следствием ложных ламаркистских предпосылок, которые в настоящее время выдвигаются противниками генетики, должно заставить взяться с особенной резкостью поддерживать перед всем миром критическую научную концепцию наследственности и изменчивости. Обострение борьбы с фашизмом, свидетелями которой мы в настоящее время являемся, делает это особенно настоятельным (Продолжительные аплодисменты)" (23).

Присутствовавшие в зале генетики и селекционеры с энтузиазмом встретили основные положения докладчика, тогда как лысенкоисты в прениях набросились на него с политиканскими обвинениями. Их не могло не обозлить то, что Мёллер вывел вопрос о наследовании благоприобретенных признаков из сферы науки в плоскость несравненно более важную для советских руководителей — политическую. Но он наверняка обращался не к людям, сидящим в зале, а через их голову, — непосредственно к Сталину. Он открыто и честно предупреждал его, что признание законов генетики и отказ от веры в быстрое изменение наследственности под влиянием среды не безобидный научный, а острый политический вопрос.

И эту важность отлично поняли как Мейстер и Муралов, которые проводили дискуссию, так и те, кто надзирал за ней. Иначе нельзя объяснить тот факт, что в опубликованной стенограмме конференции не оказалось слов американского ученого (Мёллер хранил эту часть своего выступления и показывал её Дэвиду Жоравскому, о чем тот написал в примечаниях к его книге, сохранился этот раздел и в советских архивах (24)).

Казалось бы ответить на критику и чистых теоретиков-генетиков, и ученых-селекционеров, при отсутствии практических результатов, будет невозможно. Однако в своем докладе Лысенко заявил, что "ЭТИ ФАКТЫ СЕГОДНЯ УЖЕ НЕ НУЖНЫ" (25)^{39}, а критиков обвинил в нарочитой предвзятости:

"Некоторые из дискуссирующих в журналах выступают в довольно приподнятых тонах, с нередкими на мой взгляд перегибами, со стремлением подтасовать факты в выгодном для себя направлении. Лично к себе я этого отнести не могу", (27).

Он просто осмеял Вавилова, вежливо оспорившего стабильность тех сортов, которые Лысенко собирался выводить методами перекрестного опыления, и, раззадорившись, начал крушить всех и вся. Он обвинил Константинова в злонамеренном обмане, Мейстера — в непонимании, даже в нежелании понять истоки и масштабы его работы (28). По его словам, Лисицын, Константинов и Костов нарочито переврали его высказывания, неправильно цитировали, замалчивали успехи. Он обвинил в этом также Карпеченко, Сапегина, Серебровского, Мёллера и других выступавших (перечисляя по очереди каждого из "обидчиков" и сетуя на коварство и несправедливость по каждому пункту критики). Он заявил, что все они и, в первую очередь, Вавилов, наносят вред "социалистическому строительству". "Признать закон гомологических рядов — это значит отказаться от проблем управления природой растений", — сказал он (29). Он объявил, что берется быстро переделать все озимые зерновые культуры в яровые (не яровизировать, как он хотел раньше, а полностью преобразить), так воздействовав условиями выращивания на наследственные свойства озимых, что их геном навсегда трансформируется в геном яровых.