Сталин и литература - [38]

Памфлет назывался — "Гарри Трумэн в коротких штанишках". Уже в названии запечатлена мера ругательств, а главное — новая наглая интонация, до этого момента невозможная нигде у нас. Но надо сказать, что во всех кругах читающей Москвы памфлет Горбатова был встречен с интересом и одобрением. Газету рвали из рук, спекулянты продавали этот номер за пятьдесят рублей. В чем тут секрет?

Ночью, когда делался номер, сам Фадеев появился в редакции, чтобы еще раз прочитать, а возможно, снова показать Сталину.

Редакция находилась тогда в старом доме на бывшей Никольской улице, рядом с бывшим "Славянским базаром" и бывшей аптекой Ферейна. Непонятно, на каком этаже — потому что от парадного входа, прямо от него, начиналась крутая лестница, почти вертикально поставленная — мрачная, очень тяжелая, без перил. Она вела к редакционной двери, а на узенькой площадке перед дверью было темно.

— С вашей лестницы только трупы расчленять, — громко сказал Фадеев и захохо­тал. Так, что его было слышно во всех редакционных комнатах.

Меня вызвали из отпуска не для того, чтобы готовить новую газету, а для того, чтобы довести до финиша старую. Прежний наш аппарат был так малочисленен, что все старые работники дружно забились в одну комнату и очень весело, под шутки и хохот выпускали оставшиеся номера.

Нашим начальником был Александр Николаевич Макаров — в старой газете заместитель главного редактора, а в новой — член редколлегии по литературе. С выходом первого номера новой газеты нам предстояло влиться в нее — как отдел литературы, который прежде был всей газетой.

Главным был вновь организованный огромный международный отдел, которому спускались все время сверху новые темы для писательских "не могу молчать". По моим воспоминаниям — самый циничный во все времена и все эпохи.

Первый номер вышел, как я писала, в сентябре. Все двигалось стремительно, организованно и четко.

Вместо одного раза в неделю газета стала с сентября выходить два раза. Штатное расписание увеличили в пять-шесть раз. Как я уже писала, был создан грандиозный международный отдел, отдел внутренней жизни, появились новые должности работа­ющих членов редколлегии с высокими окладами. Набирали сотрудников, создавали новые отделы — для них брали новых завов и при них новых замов, новых секретарей. При международном отделе организовали засекреченный кабинет печати, открыли спецотдел. Набирали машинисток и шоферов. Был значительно увеличен гонорар на номер, средства на командировки. Каждому члену редколлегии было выдано по машине с круглосуточным дежурством сменных шоферов. Коридоры газеты запол­нились секретарями и курьерами.

Был значительно увеличен специальный штат издательства "Литературной газеты" с директором во главе, множеством сотрудников, огромной бухгалтерией.

Вместо одного этажа в запущенном доме на Никольской улице газета получила четырехэтажный особняк в Обыденском переулке. Были спущены колоссальные деньги на ремонт, покупалась новая мебель, полы устилались коврами.

А случилось это в трудный для жизни второй послевоенный — 1947-й год, в год, когда только что отменили карточки на хлеб, когда разразился над страной страшный неурожай и разоренные деревни гибли от голода и непосильного труда, когда в руинах стояли города, области и целые республики.

11

С того дня я не верю ни одному слову нашей печати про Америку и Белый дом, про проклятый Запад и его трущобы... Даже если была написана правда. Каждая нота против Америки вызывает у меня щемящее чувство непокоя, кажется направленной против меня и дела, которому я отдала жизнь.

Так сложилось с течением десятилетий.

Грубая и прямая зависимость литературы от железных и бетонных стен, от атомной бомбы и ее открытий — непереносимы для воздуха литературы. "Берлинский кризис" или "Кубинский кризис", — все "кризисы" одинаково вели к очередным разгромам в литературе. И можно проследить со всей тщательностью, как сначала постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград", а потом борьба за идейность, за ней глобальная борьба с низкопоклонством по всем сферам литературы и искусства, космополитиз­мом, формализмом, как и "дело врачей" — все они отражают этапы тяжкой и мрачной холодной войны. При этом обрастают, конечно, своей внутренней конкретной исто­рией...

1968 год. "Новый мир". Последние годы моей редакционной жизни.

— Прежде, чем вводить танки в Чехословакию, надо было ввести их в "Новый мир", — сказал писатель Аркадий Первенцев.

Он доверительно сказал это работнику райкома партии Назарову, хорошему чистому человеку, участнику войны, рукопись которого я в это время читала.

Не представляя, что работник райкома может думать не так, как он, Первенцев брякнул ему это в машине, в которой они оба почему-то ехали. Он сказал это в момент, когда машина выехала на нашу Пушкинскую площадь и вдали замаячил "Новый мир".

От слов Первенцева Назаров пришел в такой гнев, что в тревоге попросил остановить машину, выскочил из нее и помчался в "Новый мир". И я запомнила его лицо, когда он вбежал в комнату отдела прозы и оказался у моего стола, повторяя слова Первенцева. Потом сел и замолчал и оглядел все вокруг.