Сталин и Гитлер - [17]

. Гитлер был вегетарианцем, ненавидевшим охоту на зверей; Сталин поглощал огромное количество мяса, пил вино и водку и, как говорили, находился в самом умиротворенном состоянии духа, когда держал в руке охотничье ружье или удочку⁶⁴. Гитлер мог быть вежливым до подобострастия, джентльменом перед противоположным полом и ругался так редко, что его проклятия, которые он слал итальянцам за то, что они капитулировали перед союзниками в сентябре 1943 года, его секретарша продолжала вспоминать даже в послевоенных мемуарах⁶⁵. Несмотря на то что Гитлер видел себя как художника, в одночасье превратившегося в политика, его вкусы никак нельзя было назвать богемными. Его любимой оперой, помимо Вагнера, была «Веселая вдова» Франца Легара; он наслаждался чтением историй о Диком Западе немецкого автора Карла Мея; среди художественных принадлежностей Гитлера, спрятанных в соляной шахте в 1945 году, была песня «Я капитан, плывущий в моей ванне»⁶⁶.

Чтобы понять ту огромную пропасть, которая разделяла заурядную личность с мещанскими вкусами, которой Гитлер был наедине с собой, и требующую напряжения всех сил публичную жизнь в самой гуще мировой истории, сознательно выбранную им, необходимо понять мотивы, побуждавшие его к борьбе за власть. Для Гитлера, как и для Сталина, власть не была самоцелью. Внешние атрибуты власти, по-видимому, мало значили для него; его хрупкая натура, очевидно, нашла во власти некую психологическую опору после многих лет обидных поражений, но это была власть во имя исключительной цели. Гитлер рассматривал вверенную ему власть как дар Провидения народу Германии для спасения ее от состояния бессилия и позора. «Это истинное чудо нашего времени, – говорил он на съезде партии в ноябре 1937 года, – что вы нашли меня, нашли среди миллионов других людей. А я пришел к вам. Это большая удача для Германии»⁶⁷. Гитлер видел себя спасителем Германии; его личная власть была властью, данной ему мировой историей, его низкое происхождение и скромная жизнь – лишь напоминание о том, что Гитлер «был избран Провидением для выполнения своей миссии» из огромной массы других людей. Вскоре после кризиса, завершившегося путчем штурмовиков под руководством Эрнста Рема в июне 1934 года, он сделал следующее претенциозное заявление в Рейхстаге: «В этот час я беру на себя ответственность за судьбу германской нации…»⁶⁸. Гитлер был зациклен на идее спасения германской нации, так же как и Сталин – на идее спасения революции. Он пришел к убеждению, что является избранником истории, ниспосланным для выполнения своей миссии, так же как и Сталин был убежден в своей незаменимости в деле строительства коммунизма. Эта глубокая убежденность в предначертанности своей судьбы согласуется со всей политической карьерой Гитлера начиная с самых первых лет послевоенного периода, когда его речи и статьи были нацелены на обман простодушных, но неординарных последователей, противореча урокам мировой истории, до его предсмертного завещания, продиктованного в 1945 году, в котором он обозначает свое место в истории: «Я посеял хорошие зерна. Я помог германскому народу осознать значение борьбы, которую он ведет за само свое выживание…»⁶⁹.

Ни Гитлера, ни Сталина нельзя отнести к разряду нормы. Насколько об этом позволяют судить данные о них, можно утверждать, что это были умственно неадекватные, в самом широком клиническом смысле этого слова, личности. Каким бы великим ни был соблазн предполагать, что чудовищные деяния идут рука об руку с безумием, они были людьми, наделенными исключительными личностными качествами и величайшей политической энергией. Ими двигала непоколебимая преданность одной идее, и они, каждый по-своему и по разным причинам, видели себя орудием истории, избранным для достижения этой цели. Осознание своей судьбы привело к тому, что в каждом из них развилась чрезмерная ранимость, сформировался болезненный комплекс. Сталина мучил страх смерти, и по мере старения усиливалась его озабоченность тем, что его смерть будет означать конец делу революции, которую он всю жизнь защищал.

Гитлера тоже снедал страх скорой смерти. «Подавленный мыслью о быстротечности времени, – как замечал лидер партии в Гамбурге Альберт Кребс, – он хотел спрессовать события целого столетия в два десятилетия»⁷⁰. Каждый из них был беспощадным, оппортунистичным, склонным менять тактику. Политическая жизнь обоих бескомпромиссно фокусировалась на собственном выживании. Обоих недооценили их коллеги и противники, не сумевшие распознать в ничем не приметных скромных личностях будущих деспотов с далекоидущими планами, политически беспощадных, освободивших себя от всяких моральных ограничений и, когда дело касалось политики, полных пренебрежения к другим людям. Оба были поглощены ежедневной борьбой с трудностями политической жизни; оба только благодаря собственным усилиям прокладывали себе дорогу к диктаторской власти, преодолевая препятствия и сопротивление. Единство целей и железная воля, продемонстрированная каждым из них в 1920-х годах, не сразу привели их к неограниченной власти, которой они пользовались в 1930-х годах. Никто из них не предполагал установления диктатуры. Остается неясным, когда Сталину пришла мысль о том, что его единовластие может быть более верным способом защиты революции, чем коллективное руководство. Попытка Гитлера, сначала нерешительная, идентифицировать себя как фигуру, ниспосланную Провидением для спасения Германии, была впервые предпринята им во время его краткого пребывания в тюрьме в 1924 году. Однако эволюция этого образа требовала времени, более того, необходимо было убедить в этом широкие круги как внутри партии, так и среди населения. Первейшей для обоих – Сталина и Гитлера, была задача стать во главе руководства своих партий прежде, чем заявить о своих более широких амбициях.