Сталин и его подручные - [40]

Сталина сопровождала его семнадцатилетняя невеста Надежда Аллилуева. Он заставил шурина Федора Аллилуева участвовать в убийстве подозреваемых «спецов», тех бывших царских офицеров, от опыта которых зависела плохо подготовленная Красная армия. Федор Аллилуев сошел с ума. Но Сталин скрепил свой союз с Ворошиловым и с командиром красных казаков Буденным. И Ворошилов, и Буденный питали ненависть к профессиональным офицерам, и эта, долго копившаяся, ненависть выплеснулась через двадцать лет, когда с разрешения Сталина они начали истребление кадров Красной армии.

Сталин при полной поддержке Дзержинского вступил в конфликт с Троцким, который защищал спецов. Как-никак, он являлся главнокомандующим и смог заставить Дзержинского освободить бывших царских офицеров из тюрьмы для службы в Красной армии. (Освобождали с предупреждением, что в случае дезертирства их жены и дети будут расстреляны.) Рассорившись с Троцким, Дзержинский все теснее примыкал к Сталину, который с этого времени начал заменять Троцкого как главного покровителя ЧК.

На ранних этапах революции Дзержинский не раз принимал сторону Троцкого. Когда в январе 1918 г. Ленин сдался и принял германские условия в Брест-Литовске, Дзержинский вслед за Троцким с негодованием отказался поддержать то, что он назвал «капитуляцией всей нашей программы». В отличие от Троцкого, однако, Дзержинский не доверял тем, кто служил при царе: в ЧК он не принимал почти никого, кто работал в дореволюционной тайной полиции.

Та моментальная неприязнь, которую Сталин и Троцкий почувствовали друг к другу в 1913 г. в Вене, перерастала в настоящую вражду, которой положит конец только смерть одного из них. В октябре 1918 г. Троцкий властно пресек вмешательство Сталина:

«Приказываю Сталину немедленно образовать Революционный Совет Южного фронта на основании невмешательства комиссаров в оперативные дела… Неисполнение в течение 24 часов этого предписания заставит меня предпринять суровые меры» (37).

В тот же день Сталин послал длинную жалобу Ленину:

«Дело в том, что Троцкий, вообще говоря, не может обойтись без крикливых жестов… Теперь он наносит новый удар своим жестом о дисциплине, причем вся эта троцкистская дисциплина состоит на деле в том, чтобы виднейшие деятели фронта созерцали заднюю военных специалистов из лагеря «беспартийных» контрреволюционеров и не мешали бы этим последним губить фронт… В общем дело обстоит так, что Троцкий не может петь без фальцета… Поэтому прошу своевременно, пока не поздно, унять Троцкого и поставить его в рамки, ибо боюсь, что сумасбродные приказы Троцкого, если они будут повторяться, отдавая все дело фронта в руки заслуживающих полного недоверия, так называемых военных специалистов из буржуазии, внесут разлад между армией и командным составом…» (38)

Расстреливая командиров, «чтобы ободрить остальных», как раньше говорили о британском флоте, и Сталин, и Троцкий следовали одной и той же стратегии. Тем не менее стиль их действий и поведения сильно различался. На поезде Троцкого были автомобили, киносъемка, духовой оркестр; на станции заранее телеграфировали, чтобы запасались сливочным маслом, перепелами и спаржей для комиссара. Расстрелы дезертиров и отступающих офицеров чередовались с бурными речами к рядовым солдатам. Сталин же путешествовал при показном отсутствии всех удобств; бойцов он не хвалил и еще меньше доверял им, полагая, что те нерабочие элементы, которые составляют большую часть армии, в особенности крестьяне, не будут бороться за социализм. Они отказывались добровольно сражаться, и поэтому его задача – заставлять этих людей идти в бой (39).

В конце концов белые, которые осаждали Царицын, не смогли захватить город, но жестокость Сталина нанесла больше вреда его подчиненным, чем врагу. Троцкий даже угрожал Ворошилову полевым судом, и Ленин согласился, сообщив Южной армии, что она может назначить себе любого командира, за исключением Ворошилова. Такое унижение склонило Ворошилова к сближению со Сталиным, от которого теперь зависела его военная карьера. Сталин уже прибрал к рукам двоих, которых Ленин и Троцкий обидели и отвергли, – Ворошилова и Дзержинского.

Когда в конце 1918 г. деморализованные красные отдали белым город, что позволило британским силам объединиться с адмиралом Колчаком, ЦК послал Сталина и Дзержинского в их первую совместную командировку, чтобы наказать и потом сплотить армию. Неразлучные инквизиторы провели весь январь 1919 г. в Вятке – месте первой ссылки Дзержинского. Они проявили такую беспощадность, что к февралю ЦК пришлось распорядиться, чтобы были освобождены еще нерасстрелянные офицеры: «Всех арестованных комиссией Сталина и Дзержинского в 3-й армии передать в распоряжение соответствующих учреждений…» (40)

Впервые Дзержинский увидел фронт: он был потрясен, но решимость осталась прежней – в апреле он писал сестре Альдоне:

«Но ты не можешь понимать меня, солдата революции, воюющего, чтобы в мире больше не было несправедливости, чтобы война не сделала целые миллионы людей добычей богатых завоевателей. Война страшная вещь… Самая убогая нация первой встала на защиту своих прав – и оказала сопротивление целому миру. Хотела бы ли ты, чтобы тут я оставался в стороне?» (41)