Стакан воды - [24]

— Я не обижаюсь. Я в восторге от вашей искренности, — сказал он, с трудом симулируя удовольствие. — Искренность украшает человека!

И он неискренно засмеялся.

— Ну ладно, чур-чура уже кончилось! Не будем об этом говорить...

— Не будем, — охотно согласилась Катя.

Официант принёс закуски, но Баклажанский не притрагивался к ним. Он заметно помрачнел. Теперь он был почти уверен, что и «огоньковские» фото Катя припомнила не случайно.

«Удивительная область — это искусство, — угрюмо думал он. — Когда люди других профессий объясняются в любви, они не говорят при этом о своих производственных делах. Разве только в плохих пьесах это бывает. Но если ты причастен к искусству, то даже в такой ответственный момент каждый имеет право портить тебе настроение разговорами о твоих творческих делах».

Кате стало жалко скульптора. «Мальчик обиделся,— подумала она. — Бедняжка». Ей захотелось утешить его, и она пошла на нехитрую уловку.

— Федор Павлович, — сказала она, нарываясь на штраф. — Я люблю искусство.

— Очень хорошо, — пробормотал скульптор. — Прекрасно!

«Какой непонятливый», — подумала Катя и громко повторила:

— Я очень люблю искусство.

«Любить мало, надо ещё понимать», — очень хотел ответить Баклажанский, по сдержался. В этот момент он посмотрел на Катю, увидел её зардевшиеся щеки и все понял. Ему стало очень стыдно. «Я дурак, — подумал он. — Дурак и невежа. В конце концов, даже если девочка не смыслит в скульптурах, ей это вполне можно простить». И, торопясь загладить свою вину, он закричал на весь ресторан:

— Штраф! Штраф!

Все посетители обернулись в их сторону.

— Ради бога, тише, — сказала Катя. — На нас все смотрят!

— Пусть смотрят! — бесшабашно воскликнул Баклажанский. — Пусть завидуют!

И, перегнувшись через стол, он поцеловал Катю в щеку. Сидевшие вокруг посетители замерли от восторга, а официанты стыдливо потупили глаза.

Мир между Катей и Баклажанским был восстановлен. Оба с аппетитом принялись за еду. И через пять минут официант с явным удовлетворением уносил пустые до блеска тарелки из-под закусок.

Ресторан заполнялся — прибывали все новые и новые посетители.

— Смотрите, смотрите! — вдруг оживился Баклажанский и указал Кате на входившего в ресторан Прова.

Модель заметно покачивалась. Пров шёл с приятелем, который в основном и придавал ему устойчивость. Заметив Баклажанского, Пров фамильярно кивнул ему, неосторожно переместив при этом центр тяжести, и повис на своей живой подпорке. Будучи восстановлен, он немедленно забыл про скульптора,

сделал ручкой буфетчице и проследовал вглубь ресторана.

Через минуту Баклажанский и Катя опять были заняты только друг другом. Они весело болтали, беспорядочно перебивая друг друга и беспричинно смеясь, как говорят между собой близкие и счастливые люди.

Казалось, что размолвка окончательно забыта.

Впрочем, это только казалось.

Уже через десять минут Федор Павлович вновь терзался подозрениями и внутренне рвался в спор.

— Запишите ещё порцию мороженого для дамы, — попросил он официанта, разливавшего в тарелки ледяную окрошку.

— Зачем? — удивилась дама.

— Штраф! — пояснил скульптор, томимый жаждой полемики. — Надо выяснить все до конца... Насчёт моих «Углекопов»! Итак, вам они не нравятся?

—Нет, — подтвердила Катя. — Ведь вполне возможно, что вам действительно предстоит прожить триста лет! Вы хоть на минуту представьте себе это! Вы только подумайте: пройдут века, а ваши статуи будут стоять перед потомками, — Катя взволновалась и говорила горячо и свободно. — И рядом со статуями стоите вы... И вдруг вас спрашивают: что вы хотели изобразить в этой скульптуре, дорогой товарищ? Что вы ответите?

— И отвечу! Отвечу, не беспокойтесь! — обиженно сказал Баклажанский. — Это сейчас кое-кто ещё не дорос до понимания моей работы и поэтому кое-чего ещё недооценивает... А с потомками я сразу найду общий язык. И мои скульптуры будут стоять у них в музее! Будут!

—Правильно, будут! — неожиданно согласилась Катя. — Я даже могу сказать, в каком музее: в Политехническом! Как пособие по истории техники угледобычи. Когда я узнала о том, что вам выпало бессмертие, я пошла и посмотрела вашего «Шахтера». Да не этих! — Она отмахнулась от улыбнувшегося было Баклажанского. — Я ходила смотреть вашего старого «Молодого ударника», того, что вы сделали, едва окончив училище, сделали с натуры. И я опять увидела, что вы — талант.

— Ну, что вы! — привычно расцвёл Баклажанский. — Это ведь из периода раннего меня... Впрочем, ранний, незрелый, но буйный я — это довольно интересно...

—Да погодите, не расцветайте! — прикрикнула на него Катя. — А если вы талант, то я не хочу видеть то, что вы сейчас делаете! Я хочу, чтобы искусство показывало мне не технику как таковую, не рост угледобычи сам по себе, а то повое в людях, что позволило этого добиться.

— Вот именно! — впервые обрадовался Баклажанский. — У меня как раз и есть люди.

— У вас? — Катя саркастически усмехнулась. — Ваши люди ни на что не похожи.

— То-есть как это не похожи? — возмутился Баклажанский и машинально посмотрел вглубь ресторана, где сидел Пров. — Очень похожи! Настоящие социальные типы!

Социальный тип поймал взгляд скульптора, игриво подмигнул и выразительно поднял стопку, приглашая чокнуться. Баклажанский притворился, что не понял намёка, и отвернулся. Как раз в этот момент официант, забрав пустую Катину тарелку и с удивлением отставив на соседний столик неначатую окрошку Баклажанского, поставил перед скульптором нагретую тарелку с бифштексом. Но Федор Павлович уже не хотел лакомиться, как ребёнок. Он попытался отставить тарелку, обжёгся и ещё более разозлился.