Стакан молока, пожалуйста - [26]

Дверь распахнулась, и Людвикас втолкнул в каюту двух мужиков. Зажег верхний свет, и тесная каюта превратилась в переполненный операционный зал. Один из пришедших был такой толстый, что в каюте сразу стало не повернуться. Людвикас подтолкнув его к верхней койке, где лежали девушки. Потом потянул Марину за ногу и велел ей спуститься вниз. Она запротестовала сонным умоляющим голосом.

Макар тут же вскочил, как солдат, устыдившийся, что заснул на посту. Порывшись в сумке, он достал биту. Марина спрыгнула вниз в одних трусиках и майке. Людвикас старался устроить все так, чтобы всем хватило места.

— Давай поднимайся, — рыкнул он на Макара, который уже успел снова лечь. Макар вскочил и уступил место жирному мужику. Марину швырнули к нему, как пустой мешок.

Другой гость еле держался на ногах. Людвикас приказал Ольге спуститься с койки. Воздух в каюте был такой спертый, что его можно было резать ножом. Решив, что Ольга слишком медлит, Людвикас схватил ее за ногу и потянул вниз. Гость был раздражен и начал ругаться по–английски. Он считал, что здесь слишком много людей, и хотел увести Ольгу в свою каюту. От яркого света лицо Людвикаса было похоже на зеленую капусту. Неожиданно он стал вежливым и любезным, как в тот раз, когда показывал Дорте рекламные фотографии Швеции. На пальцах он пытался объяснить гостю, сколько тот должен доплатить, чтобы Людвикас с Макаром ушли из каюты. Тот отрицательно помотал головой, на что Людвикас только пожал плечами и хотел открыть дверь. Гость рассердился. Дорте не видела его лица, но поняла это по тому, как он закачался. В конце концов они сторговались. Гость достал пачку бумажек. Людвикас пересчитал их, сунул в карман и вышел.

Maкaр сел на единственный стул и уставился в пространство. Но когда второй гость, который расположился с Ольгой, заорал на него по–английски, Макар мигом выскользнул за дверь. Верхний свет погасили, но дверь в душ осталась открытой. Падающий оттуда неровный свет скользил по полу, вторя движениям парома. Море было неспокойным. Дорте крепко закрыла глаза и уткнула нос в воротник джемпера. Важно держать себя в руках. Не думать. Всему когда–нибудь приходит конец. Злу тоже.

Гость, которому досталась Марина, освободился первым. Чтобы избавиться от него, она помогла ему выбраться из койки и проводила до двери. Второй, с Ольгой, разошелся так, что койка под ним ходила ходуном. Его грубое пыхтение сменялось сипом, перемежавшимся коротким свистом. Дорте вспомнила звуки кузнечных мехов, которые слышала еще в Белоруссии. Кузнец подковывал лошадей. Мехи были кожаные и страшно сипели, тогда как скрежет железа, приводящего их в движение, был похож на урчание собаки. На кузнеца и на лошадь с печальными глазами сыпался дождь искр.

Ольга не издавала ни звука. Дорте захотелось помолиться Пресвятой Богородице. Но Богородицу нельзя звать в такую каюту. Полоска света, падающая из хлопающей двери, то расширялась, то, уступив, снова сужалась. Дорте обхватила себя руками и думала только о том, что не она лежит там, в койке. Чем человеку страшнее, тем труднее ему думать о ком–нибудь, кроме себя.

Когда гость закончил свое дело, он спрыгнул босиком на пол и зажег свет над койкой, чтобы найти свои брюки. Почесал мошонку. Вытер руку о простыню. Обнаружив под столом Дорте, он наклонился и уставился на нее. Его осоловевшие глаза были налиты кровью. Большой рот приоткрылся, и показались зубы, похожие на осколки разбитой тарелки. Решив, что она уже умерла, он выпрямился и, бормоча что–то себе под нос, дошел до двери. Очевидно, он чертыхался по–шведски.

— Может, нам просто сбежать отсюда? — спросила Дорте, выбираясь из–под стола, чтобы распрямить спину.

— Отсюда? — буркнула Марина. — И далеко ли мы убежим без паспортов, без денег и без билетов?

— Попросим кого–нибудь нам помочь…

— И, как думаешь, что случится потом?

— Не знаю…

— Людвикас и Макар сочинят какую–нибудь историю и вернут нас обратно. А потом забьют до смерти!

Колени Дорте стукнули друг о друга. Кончики пальцев покалывало, все болело. Челюсти с трудом процеживали сквозь себя воздух и в то же время не давали черепу распасться на части. Вот когда она мечтала о Вериных приступах гнева! Счастлив тот, кто умеет драться! Бить изо всей силы! В кровь! Всегда быть победителем. Вера была сильна, как Хозяин Собаки, который бил собаку до тех пор, пока та не начинала вилять хвостом и ползать у его ног.

У Дорте мелькнула мысль, что есть люди, к созданию которых Бог не имел никакого отношения.

Мать в черной вязаной кофте поджала губы и строго на нее посмотрела.

— Все люди равны перед Богом. Все мы творения Божии.

— Не все, мама!

— Все, каждый человек!

Что мать, собственно, знала о людях?

Посередине каюты возник отец, он смотрел на Дорте.

— Ад вовсе недалеко, он у нас на земле, — сказал отец. Правый ус у него был закручен сильнее, чем левый.

— Прекрати! — грустно сказала мать, слегка покачиваясь в полоске света.

— А ты погляди вокруг себя! — Отец повел рукой. Мать растеклась, как вода из треснувшего кувшина. Тогда Дорте почувствовала на себе руки отца. Он поднял ее с пола и закутал в плед. Теперь он унесет ее в безопасное место. Потом попросит кого–нибудь спасти Ольгу и Марину. Не важно, что он их не знает. А зимой он соберет всех у печки в библиотеке, даже тех, кто не читает книг.