Стачка - [3]
Моисеенко стоял поодаль, и горько ему было видеть, как, понурясь, идут рабочие на фабрику.
— Рабские души! — Моисеенко в сердцах кинул шапку на снег.
К нему подошёл ткач Волков.
— Не ругайся, Анисимыч. Видно, предатель был среди нас на сходке. Сторожей нагнали. Я посчитал — их тут больше двухсот человек.
— Их двести, а нас — восемь тысяч! — Моисеенко решительно запахнул зипунок. — Ладно, ещё поглядим, кто кого.
Волков и Моисеенко пошли на фабрику.
Приютские ребята, сидевшие, как воробушки, на деревьях, попрыгали в снег, побежали следом.
Машины уже были пущены, фабрика работала. Завидя Моисеенко, ткачи потянулись к нему.
— Сторожей с дубьём напугались? — сердито спросил ткачей Моисеенко.
Ткачи виновато молчали.
— Вот что, братцы! — крикнул Волков. — Ничего страшного, станки и теперь можно остановить.
— А потом что?
— Морозов приедет, губернатор, жандармы. Подадим губернатору наши требования. Чтоб Морозов не отвертелся.
— Тихо! — крикнули. — Младший мастер идёт.
— Почему не работаете? — спросил мастер. — Собираться запрещено.
— Ты, милый человек, — сказал из толпы Моисеенко, — шёл бы отсюда. А то ненароком зашибём.
Мастер постоял и, словно вспомнив что-то важное, быстро ушёл.
— Ура! — закричал Ваня-приютский.
Он подбежал к Моисеенко.
— Дядя Анисимыч, я знаю, как погасить газ.
Электричества ещё не было, фабрики освещали газовые горелки.
— Я тоже знаю как, да ведь высоко. Лестница нужна, — сказал ткач. — Станем брать лестницу, мастера увидят.
— Нас, малолеток, вон сколько. Мы на плечи друг дружке встанем и закроем кран. Пусть только горелки в первом ряду пригасят, чтоб не так видно было.
— За дело! — сказал Моисеенко.
К Моисеенко подбежала Марфа-ткачиха.
— Что, мужики, сдрейфили бунтоваться?
— Не сдрейфили, — сказал весело Моисеенко. — Заверните поскорее горелки в первых рядах станков.
«Началось!» — подумал Ваня.
Горелки гасли одна за другой, помещение погружалось в полумрак.
— Скорее! — скомандовал Ваня приютским.
Ребята собрались возле газовой трубы. На плечи Грине вскарабкался Миня, на Миню встал Кочеток и… не дотянулся до крана.
Ваня помогал Грине, увидел, что дело плохо, вскарабкался, как кошка, по спинам ребят и закрыл кран.
Стало темно.
Как остановили работу
Грохочут в темноте машины, словно поезд в тоннель нырнул. И разом тысячеголосый вопль:
— Выходи!
— Что делаети-и-и?!
— Выходи!
— Не тро-о-о-нь!
Станки умолкали. Моисеенко бросился на второй этаж выпроваживать людей.
— Смелее! Смелее, ребятки!
— Бабы, за мно-о-ой! — Марфа за грудки схватила какого-то мужичонку. — Останавливай машину! Глаза выдерем!
— Да как же…
— Не побаивайси-и-и! — И по шее мужичку-то, к дверям его.
Со второго этажа Моисеенко вернулся на первый.
Сторожа закрыли боковые двери, в главных — давка. Столкнулся с Волковым.
— Из прядильного корпуса были двое, просят, чтоб к ним пришли и остановили работу.
— Айда! Только дворами надо пройти, не то сторожа перехватят. Кто короткую дорогу знает?
Ваня-приютский со своими мальчишками тут как тут:
— Мы знаем!
— Веди!
Прибежали в чесальню.
— А ну, ребятки, кончай работу! — закричал Анисимович. — Ткачи уже все на улице.
Рядом объявилась Марфа. Высокая, руки длинные. Платок сбился, головой тряхнула, косы — двумя золотыми молниями.
— Кто хлипенький? Подходи, сопли утирать буду!
Засмеялись. Рванулись, как ребятишки, к выходу, толкая, наминая друг другу бока.
А Марфа уже ворвалась в прядильный корпус. Отодрала от машины иссохшую дрожащую прядильщицу.
— Чего ты прилипла к ней! Она же, машина твоя, как паук — всю кровь твою высосала. Ступай домой, в зеркало поглядись.
«С такой не пропадёшь!» — Моисеенко вскочил на подоконник:
— Кончай работу! Все уже во дворе!
— Выходи! Один за всех — все за одного. Пошли!
Работа замирала, но как-то не очень уверенно. К Моисеенко подбежали мальчишки:
— Дядя Анисимыч, давай и здесь завернём газ!
— Пусть горит! Теперь не страшно. Выходят. Вон уже в дверях тесно. — Обнял Ваню. — Спасибо тебе, сынок! Спасибо, ребятки! Великое вы дело сделали.
На фабричном дворе, окружённый толпою рабочих, стоял пристав и рокотал басом:
— Ну, разбежитесь вы по домам. А зачем? Да вы и без того нищие.
— А то и победней нищих! — откликнулись.
— Ну вот! А я про что говорю? Не бросили бы работать, у вас был бы лишний рабочий день. Ваши же дети в ноги вам бы поклонились.
Тут прибежал Моисеенко:
— Чего холуя морозовского слушать? У него брюхо всегда в сыте! Идемте на старый двор, там нужно остановить работу.
Побежали. И вдруг — пронзительный женский крик.
Сторожа торопливо, по-волчьи озираясь, били женщину.
Увидели бегущих, пошли на них, но толпа катилась огромная, неудержимая. Остановились.
Рабочие торопливо разламывали забор. Двинулись было, но здоровенный детина вдруг выскочил из толпы сторожей, бешено раскрутил оглоблю. Пустил. Оглобля со свистом пронеслась над Моисеенко, сзади охнул кто-то.
Марфа с бабами подняли на вытянутых руках избитую: не лицо — чёрная лепёшка.
— Мужики-и-и!
Как по сердцу ножом бабий вопль.
И разом толпа рабочих хлынула на толпу сторожей.
Гнали сторожей до конного двора. Моисеенко и сам не понял, как в руках у него оказался мерзляк. Кинул. Зазвенело стекло. В доме торопливо гасили свет.
