Стаб - [10]

— Он не мог умереть. Он же генерал — сильнейший из энитов.

Многорукий фыркнул.

— Тогда почему же он сбежал, как последний трус?

— Может…

— Ну?

— Может, он решил освободиться.

— Прям как ты, да? Да у вас, оказывается, много общего.

Он откровенно надо мной насмехался. И имел на это право, потому что был старше, умнее, сильнее… бог знает, чем он меня еще превосходил. Кроме того? Я находился у него дома.

— Но если серьёзно, с чего ты взял…

— Там был Рэймс, — предвосхищая его вопрос, ответил я.

— О! — воскликнул Многорукий, затягиваясь. Огонек его сигареты гипнотизировал. — Тогда конечно. Рэймс же ни за кем не следует кроме своего хозяина. Так ты думаешь? Неразлучный дуэт — выскочка-кукла и энит-психопат. Они же просто настоящее исключение из всех возможных правил. Эта паршивенькая история вдохновляет таких отщепенцев как ты, не правда ли?

Сначала я решил, что расспрашивая меня, он выполняет часть своей работы: выведывает новости с «поверхности». Теперь же я думал, что ему просто скучно. Поэтому не побоялся ляпнуть:

— Для всех, кто жил в приюте, это было не просто историей.

— Наверное, именно поэтому Бэлар приблизил к себе не лучшего из энитов, а самого последнего неудачника. Чтобы дать вам надежду.

— Нет, я думаю, он сделал это на зло…

— Ха? Кому?

— Своему отцу… Консулу… системе. Не знаю.

— Я слышал, эниты умеют читать мысли людей. А ты, похоже, первый человек, научившийся читать мысли энитов. Да еще и на расстоянии. Мне охренительно повезло с тобой встретиться.

— Нет, я просто…

— Думаешь, что понимаешь его?

— Нет, но…

— А, проваливай отсюда, — протянул Многорукий утомленно. — Я бы дал тебе совет держать такие вот выводы при себе и вообще рот пореже открывать, но не стану. Вряд ли ты доживёшь до завтрашнего утра, учитывая то, что ты уже нарушил все возможные правила. Пусть с тобой Мэд разбирается. Или те «красотки» в латексе.

Он выпрямился, затушив окурок, и я опять оказался в кромешной темноте. Я не знал, ушел он или еще стоит неподалеку, но все же воскликнул:

— Подожди! — Мне не ответили, но я рискнул задать вопрос: — Ты правда… элиминатор?

— Ага.

— Ты можешь убить… любого?

— Кроме энитов — да.

Ну да, одним человеком меньше — одним больше, какая им разница, когда у них настроено бесперебойное производство.

Набрав воздуха в грудь, я выпалил:

— Даже Рэймса?

* * *

— Эй-эй, сбавь обороты. — Теперь он считал меня не просто придурком, а законченным идиотом. Но я, определенно, вернул его интерес. — Я думал, вы все, приютские неудачники, считаете его своим богом.

Я осмелел.

— То, что Рэймс стал ликтором иерарха, не его заслуга, а выбор самого Бэлара. Он мог взять кого угодно, любой был бы ему настолько же предан. В Рэймсе нет ничего особенного!

— Ты это с первого взгляда понял, да? — Он цокнул языком, словно восхищался очередной моей способностью. — Готов поспорить, тебя ежедневно колотили в этом твоем приюте.

Ладно… похоже, не я единственный умел здесь «читать мысли».

— В нём нет ничего особенного… — повторил я. — Когда-то он сам был ничуть не лучше меня.

— Ты ему до смерти завидуешь? — гадал элиминатор, — или же это что-то более личное?

И тут я как на духу выложил ему то, о чем никому раньше не рассказывал.

Мой голос звучал хрипло и глухо, всё внутри сжималось от боли. Словно память была орлом, терзающим уже затянувшуюся рану Прометея (о котором я тоже теперь знаю). Я сам только тогда по-настоящему понял, насколько сильно пренебрежение человека, которого я видел всего несколько минут, задело меня. Нет, не пренебрежение… Убийство. Своим безразличием он приговорил меня к мучительной смерти. Сначала дал надежду, а потом столь же легко забрал ее. Протянул руку, а когда я поверил в своё спасение, столкнул в пропасть.

— Я ни во что не верил и ни от кого не ждал помощи. Зря он вмешался… Я знаю, что он сделал это специально. Он просто хотел показать своему хозяину, что стал подобен им во всём. Научился так же легко миловать и карать. Та же безжалостность, тот же расчёт… — Я не задумывался над тем, насколько жалко выгляжу, почему-то рассчитывая на темноту. Хотя она наоборот превращала мою исповедь в подобие ночной истерики. — Это был урок, и я наконец его усвоил. Я понял… мне нужно стать таким же безжалостным и коварным.

Многорукий присвистнул, как если бы говорил: «лучшей причины убить кого-то я просто не встречал».

— Как ты и сказал, он уподобился энитам, а их трогать нельзя.

— Он обычный человек… — повторил я, посмотрев туда, где, как мне казалось, стоял Многорукий. — Но, конечно, ты с ним не справишься.

Не знаю, на что я надеялся.

Это было как второй раз за день выпрыгнуть из машины. И по закону логики на этот раз всё должно было закончиться моей смертью.

Но Многорукий начал смеяться.

Сначала тихо, словно пытаясь сдерживаться, а потом уже откровенно, в голос. И пройдёт не один год, прежде чем я пойму, что именно его так развеселило. И когда я вспомню этот момент, буду долго недоумевать, как он мог после этого общаться с таким кретином.

— Приятель, нельзя убивать людей просто за то, что ты им не понравился.

— А за что можно?

— За деньги.

— Я заплачу. — Я всё ещё не был уверен, но похоже… он… вот-вот… должен был согласиться. Этот мужик был безумнее всех, кого я встречал. Безумнее меня. Его не сдерживали ни моральные, ни социальные барьеры, не пугала разница в положении и силе. — Я всё сделаю.