СССР-2061. Том 6 - [45]

— Самое главное, Сережка – это быть вместе со всем человечеством. В душе. Без этого никакие космолеты и никакая советская власть не удержат от того, что было в моем детстве. Ты не знаешь и не понимаешь, Сережка. Желаю тебе никогда и не узнать. Вот почему я никогда вас не пойму, молодежь. Вы уже подключены к единому потоку. А я… Я так, куда понесет, туда и понесусь. Я, Сережка, один совсем. На всем белом свете. Одна Нюта у меня осталась. И совсем она чужая…

— Пап! — впервые за весь разговор Анна попыталась вмешаться, возмущенно всплеснув руками. Но отец остановил ее.

— И не спорь, дочка. Чужие мы с тобой, хоть и люблю я тебя сильнее всего на свете. Мне хотя бы хватает ума признать, что совсем вы другие люди. Не такие, как мы. Хотел бы я сказать, что «мы» вас уберегли от той грязи, в которой сами с рождения плавали. Да совесть не позволяет. Мелочь я, воришка трусливый, приспособленец. Жрал да пил, пока другие поток начинали раскатывать. И до сих пор такой, хоть и бурю аж саму красную планету. Нет во мне позвоночника, стержня этакого, какой в вас есть. Да есть, не хмурься, солнышко ты мое. Все вы – дети. Ага, дети. Ну, в каком-то смысле. Почему-то всем кажется, что только взрослый – это хорошо, а дети – глупые. Да неправда это. Немножко в каждом от ребенка должно оставаться. Потому что только дети готовы поверить в чудо, в большое, во что-то, кроме квартиры, дачи, машины треклятой… Понесло меня. В общем, нет в вас цинизма, которым наливается человек от беспомощности. Ты вон, Сережа, летать готов. Летать! Не ползать. Вы все – рожденные летать. А я так и останусь ползать. Потому что я постарел. Постарел душой еще тогда, когда тело мое было молодым. А у вас души молодые. Дети вы. Дети… как это сказать-то… Дети мира.

Смирнов говорил горячо, сбиваясь, махая руками. Он казался опьяневшим, но пьянил его не алкоголь, а слова, прорвавшиеся, видимо, впервые после долгого молчания и многочасовых размышлений наедине с самим собой. А Ефремов вдруг вспомнил совершенно по-детски дувшихся друг на друга Ртутникова с Ян. И ведь прав был отец Анны! Начальник Сергея и старший лейтенант ВКС и впрямь вели себя как взрослые дети, но не из-за глупости их дуэли на стержнях, а из-за той простой, не знающей преград непосредственности и силы. Той силы, что играючи тратили они на препирательства и, если нужно, на важные и опасные дела. Ведь Ртутников был лучшим пилотом-марсолетчиком, а в войска нынче не брали без особых талантов. Люди и впрямь совершали каждый день необычное. И смотрели на это необычное большими детскими глазами, одновременно любующимися и привычными, не понимающими, насколько чудесно увиденное. А он, старый Смирнов, понимал и остро чувствовал разницу между собой и новым поколением.

— Поэтому я вам и чужой. Я живу в прошлом. Потому что мне уже вдолбили в голову, что будущего нет. И голова никак не хочет понять, что будущее – наступило, — договорил Иван Викторович. — Думаю-то я и не головой, вообще-то, а желудком. Вот такой вот конфликт поколений.

Сергей молчал. Молчала и Анна, неразговорчивая сильнее обычного. Девушка смотрела на родителя печально и ласково, очевидно, прекрасно зная, каково сейчас отцу, и что останется в его душе после этого разговора. Молодой человек же, ошеломленный свалившееся на него лавиной чужой мысли, просто не мог подобрать слов, чтобы сказать хоть что-то.

— Хм… Хм… — только и выдавил из себя Ефремов. — Если честно, вообще ничего не понял.

— Ты уже говорил, — Иван Викторович вдруг из строгого полыхающего словами рассказчика превратился обратно в добродушного здоровяка. — Собственно, я к чему… Ты, Сережа, жениться будешь?

— Э…

Ефремов поперхнулся, больше мысленно, чем на самом деле. Отец Анны чудил с каждой минутой все больше. Странный человек. Нет, прямота и откровенность – это хорошо, но вот так сперва рассказывать о себе… а потом напрямик спрашивать… Чего он хотел?

Аня сидела, густо покраснев, но оставалась верна себе и не заламывала рук, не причитала и не демонстрировала ни одного из тех признаков тонкой натуры, что считались обязательными у поколения ее родителей. Представитель этого самого поколения в свою очередь продолжал вопросительно смотреть на Сергея.

— А чего ты застыл? Иван Викторович усмехнулся. — Я ж не потащу тебя прямо сразу брак регистрировать с дочкой. Но мне интересно. Ответь уж, а? Жениться хочешь?

И тут Сергей понял. Эти странные разговоры о том, насколько они разные, были маневром, призванным вывести его на главный вопрос. Именно заставив задуматься о разнице между собой и старшим поколением, Ефремова пытались подтолкнуть к совсем другой мысли. Догадка возникла где-то на самом краю сознания и ртутной каплей забегала в разуме. Сергей еще точно не понимал, о чем догадался, но слова наконец-то пришли сами.

Бедная Аня. Она-то знала родного отца. И потому-то смотрела с надеждой. Она надеялась, что Сергей поймет ее родителя. Поймет, насколько нездоровым было отношение Смирнова-отца к человеческим отношениям. Ведь вопрос вовсе не подразумевал того положительного ответа, о котором можно было подумать.