Ссора с патриархом - [183]

Под конец его голос зазвучал так сурово, что маркиза, почти напуганная, перестала плакать. И, провожая его взглядом, пока он, опустив голову, нахмурившись, заложив руки за спину, ходил взад и вперед по комнате мимо кровати, она не удержалась и жестом подозвала его.

— Простите меня! — сказала она. — Никогда больше! Никогда!

— Посмотрим! — сухо ответил маркиз.

32

Дон Аквиланте пришел к маркизу поговорить об угрозе, нависшей над операциями в Сицилийском банке, но маркиз вдруг прервал его неожиданным вопросом:

— Вы больше не видели его?

— Кого?

— Его!.. И того, другого?

Он говорил тихо, словно опасаясь, что кто-то услышит его, хотя они были в кабинете одни и дверь была закрыта. И, произнося слова «его» и «того, другого», он подмигнул одним глазом. Дону Аквиланте показалось очень забавным, что маркиз вздумал шутить как раз в тот момент, когда они говорили о серьезных делах. И все же он ответил:

— Я больше не занимался ими. Но мы поговорим об этом в другой раз. Сейчас давайте думать о Сицилийском банке.

— Да, давайте думать о Сицилийском банке… Подумайте как следует, — добавил маркиз.

И погрузился в какие-то свои мысли, устремив взгляд в пространство. Дон Аквиланте с изумлением посмотрел на него.

— Вам нездоровится? — осторожно спросил он.

— Кто вам это сказал? — ответил маркиз, словно приходя в себя. — У меня вот тут гвоздь, вот тут, в самой середке лба. Пройдет. Я не сплю уже несколько ночей, словно кто-то пальцами держит мои веки, чтобы они не закрывались.

— Я приду завтра. Так будет лучше.

— Да, будет лучше, — рассеянно ответил маркиз.

Дон Аквиланте вышел из кабинета, качая головой. Проходя мимо двери, ведущей в гостиную, он услышал, что его зовут:

— Адвокат!

— О, синьора маркиза!..

— Вы уже уходите? Присядьте.

— Я приду завтра. Маркиз говорит, что ему нездоровится.

— В самом деле…

— Он слишком надрывается…

— Я не смею даже спросить его, как он себя чувствует. Он сердится, не отвечает.

— Это от бессонницы.

— И от слабости. Вот уже несколько дней, как он почти ничего не ест! Я встревожена. Сидит запершись в кабинете, листает бумаги… Ваш визит, извините, меня беспокоит. Может быть, дела идут плохо?

— Он несколько запустил их. Времена сейчас трудные. А маркиз не привык считать деньги, которые тратит. Это проклятое аграрное общество поглотило уже немало. Если бы он послушал меня! Я знаю, к несчастью, чем кончаются у нас такие дела. Маркиз же всегда все хочет делать по-своему!..

— Надеюсь, речь идет не о серьезных вещах?

— Но о таких, которые могут стать серьезными, если не принять срочные меры. Это как снежный ком — катится, катится, обрастает все больше и превращается в лавину.

— Он, наверное, обеспокоен этим…

— Пока что для этого нет оснований.

— Он знает это? Я спрашиваю, потому что, повторяю, его поведение меня тревожит. Я никогда не видела его таким замкнутым, таким молчаливым. Со вчерашнего дня он едва ли произнес двадцать слов, и те пришлось вырывать у него силой.

— Он крепкий, у него железное здоровье. Можете не беспокоиться на этот счет. Представьте себе! Он начал шутить со мной, как обычно, но это стоило ему большого труда.

— Вчера он не захотел видеть дядю Тиндаро, который приходил навестить его.

— Они всегда немного недолюбливали друг друга. И этот тоже со своими древностями!

— С тех пор как маркиз разрешил ему копать в Казаликкьо, ох!.. «Дорогой племянник, здесь! Дорогой племянник, там!» Вчера как раз пришел, чтобы подарить ему терракотовую статуэтку, которую раскопал на прошлой неделе. Посмотрите, вот она. Я в этом ничего не понимаю. Но послушать дядю Тиндаро, так это просто сокровище.

— Красивая. И хорошо сохранилась. Церера. Это ясно по пучку колосьев у нее в руке.

— А маркиз, когда я показала ему, сказал: «Выбросьте ее! Вы что, в куклы играете? Мой дядя — сумасшедший!»

Дон Аквиланте улыбнулся.

— Что он вам сказал? Как он себя чувствует? — спросила маркиза.

— Сказал, что немного болит голова, больше ничего.

Последние четыре дня поведение маркиза было таким странным, что Цозима не знала, что и думать, что предпринять. Она обещала: «Никогда больше! Никогда!» — и боялась, что ее слова вызовут такую же бурную сцену, как в прошлый раз. Кто знает? Может быть, он задумал испытать ее? И это предположение вынуждало ее еще больше робеть и быть осмотрительнее в каждом поступке, в каждом слове.

Управляющий из Марджителло хотел получить распоряжения насчет некоторых работ, которые надо было начинать. Ждать хозяина? Решать самому? Но маркиз пришел в ярость, едва Титта открыл рот:

— Управляющий говорит…

— Скотина он, и ты тоже! Негодяи! Негодяи! Негодяи! Надо разогнать вас всех! Скоты!

Хлопнув со злостью дверью, закрывшись в кабинете, он и там продолжал кричать: «Негодяи! Негодяи!» — да так громко, как давно уже никто не кричал в этом доме.

За ужином он ел молча и нехотя.

— Вот это… я знаю, вы любите, — сказала маркиза, кладя на тарелку крылышко жареной курицы.

— Что вы пичкаете меня, как ребенка! — язвительно воскликнул маркиз. И сердито отодвинул тарелку.

Он был бледен, глаза смотрели мрачно, и казалось, он не видит ничего, даже когда пристально глядит в одну точку, на какой-нибудь предмет или кому-нибудь в лицо, как в тот момент. Маркиза, встревоженная этими взглядами, не удержалась: