Сшит колпак - [22]

— Кто это — шокты? — спросил Дмитрий.

— Такие пушистые зверьки, серые, рыжие, редко — голубые, с темными полосками вдоль спины и светящимися глазами. Люди любили их за кроткий нрав, да сейчас их действительно не встретишь. Перебили.

«Вы увидите, — продолжал звенеть голос с экрана, — последнее заседание Совета яктоносцев, решившее судьбу шоктов и едва не принявшее план уничтожения категорийцев».

Тэр подошла к Дмитрию сзади и нежным движением ладоней сжала его виски. Потом вдруг ткнулась подбородком и губами в волосы. Дмитрий отвернулся от экрана, унося в памяти подергивание сухого века отца-указателя: «Всех! До единого!» — «И голубых?» — «Голубых — в первую очередь».

— Скажи, Тэр, этот карантинный путь — в чем его смысл?

— Выворачивание души. Поиск того, что по установлению считается низменным. У тебя ничего не могут найти. Кроме юношеской любовной истории. Они озадачены. Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— А сколько вы живете?

— Лет сто-сто десять.

— О, ты так молод, не прожил и трети. А во взрослой жизни эта доля совсем мала. Одна десятая.

— Как это?

— Отбрось два десятилетия созревания. Получается, ты прожил восемь лет из восьмидесяти.

— Пожалуй. Значит, кое-что они раскопали.

— Помнишь мост. Как меня… как ее звали?

— Анной. Мы встречались в старинной части города. Порой нам казалось — мы в средневековье. Подъемные мосты, сточные канавы. Каждую минуту из-за угла может выйти прохожий, закутанный в плащ, под которым целый арсенал. А следом — паланкин с красавицей, в бархатных драпировках блеснет кольцо на прелестной руке. Тут же группа злодеев, преследующих пылкого любовника. Вот-вот завяжется схватка… Она всегда опаздывала. Как-то я прождал минут сорок, разозлился и спрятался за фонарный столб. Она пришла, озирается. Я вышел, и, помню, мы ужасно поссорились. Впрочем, ссора — вздор. Просто я был мальчишкой, и ты… и она это чувствовала. У нашей любви не могло быть хорошего конца. Она искала постоянства, твердой опоры, а для меня дули ветры всех планет. Я и сам был легок, как ветер.

— Вот тогда-то, Дима, и не произошло мирового соединения.

— Ты уверена, что существует лишь одна душа во всем свете, предназначенная для союза с другой?

— А сам ты как думаешь?

— Не знаю. По-моему, это опасно. Стремящиеся друг к другу души соединяются с такой силой, что рождается новая маленькая вселенная. И для большой они перестают существовать.

— Как странно, что ты опять это говоришь, милый. — Она сидела у его ног, и запрокинутое лицо ее сияло слезами, но сияло не Дмитрию. — Что нам мир, когда мы владеем друг другом. Еще час назад мы пили кубок приязни из рук Атры, и ты говорил, что готов уйти со мной за Рыжие горы. Ну же! Мы пойдем, но позволь мне взять брата. Эй, Уно, вылезай! Нужно спешить. Право, милый, он не помешает нам, он славный мальчишка, я не могу его бросить. — И она повернулась к темному углу. Из-за шкафа вылез кучер латайки, любитель колотить палкой по блестящим коричневым горшкам. Был он, правда, умыт и причесан, в чистой рубахе и аккуратных сандалиях. И глаза его светились навстречу сестре.

— Вы подружитесь, — горячо сказала Тэр.

— Мы уже встречались, — сказал Дмитрий. Захваченный порывом, он вскочил и услышал сразу два голоса.

— Как светятся твои глаза, любимый, — сказала Тэр.

— Поздравляю! — визжал Сейт-ала, одетый почему-то в синий мундир. — Такая честь! От имени всех… соседей… приношу, то-есть глубочайшие… — Он протянул Родчину бумажку, на этот раз голубую, глянцевитую. — Ах, мы так рады за вас. Это, конечно, воздаяние по заслугам, но и — признайтесь — везение тоже! Ведь в Едином могла бы возникнуть нужда не в химике, а, скажем, музыканте или дробильщике камней… Хе-хе… И ваша очередь на слияние с Ним могла бы отодвинуться.

Дмитрий начинал понимать, что играет чью-то роль в ожившей картине. Мужа Тэр? Как она только что играла, да как еще играла, роль Анны? Уно помог ему усадить Тэр в качалку. Ее глаза потухли, она дрожала.

— Идиот. — Рядом с Сейт-алой появился Сейт-бала. — Зачем им дробильщик камней? Откуда там камни?

Сейт-ала озадаченно молчал. Но быстро нашелся.

— Однако же, в конце концов и дробильщики ушли в единое поле. Стало быть, ты несправедлив ко мне.

— Здесь душно, — сказал садовник. — Побродим по улицам.

— Но как оставить ее одну? — спросил Дмитрий.

— Не волнуйтесь, — сказал поэт. — Она любит одиночество. И, кроме того, Уно побудет здесь.

— А эти не причинят ей вреда? — Дмитрий повернулся к Сейтам, но тех уже не было.

За домом обнаружился пустырь с двумя одинокими деревьями и старым скрипучим гамаком между ними. Было темно, тепло, влажно. Он забрался в гамак и глядел в небо.

— Тэр так и не свыклась с потерей, — говорил поэт, тыча концом палки в пожухлые листья. — Она, как и муж, была химиком и все ждала, что и ей принесут голубую повестку. Но химики не требовались. Долго не возникало нужды в химиках…

— Поэтому у нее, как ты сказал, и было три мужа и без счета любовников? — спросил садовник.

— Ты хочешь опять поссориться? Я не допущу этого. Какая звездная ночь! — сказал поэт.

— Не время любоваться звездами, — послышался раздраженный голос, и Сейт-ала выступил из мрака.