Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России - [21]

основа заговора отпадала.

ГЛАВА 3. КЛАССОВАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В ОБЩЕСТВЕ НЭПА [35]

Огромное значение, согласно своей программе, коммунистические деятели придают классовым отношениям. Во многих отношениях проводится классовый принцип. Часто приходится говорить и о деклассированных группах: «деклассированная мелкобуржуазная интеллигенция»… «масса деклассированных, безработных, масса потерявших свое резко выраженное классовое обличие, масса социальных осколков»^{77}

1920-е гг. были великой эрой марксистского анализа советского общества. Статистики собирали данные о классовом составе всех мыслимых общественных учреждений и организаций, включая коммунистическую партию. Старательно анализировалось крестьянство, чтобы разделить его по классовым категориям «бедняков», «середняков» и «кулаков». Постоянно изучалось и сводилось в таблицы социальное происхождение государственных служащих и студентов вузов. Статистический отдел ЦК издавал пособия с перечнем различных занятий и их классовой классификацией: могильщики и шоферы, оказывается, были «пролетариями», а домработницы, носильщики и продавцы относились к «младшему обслуживающему персоналу»^{78}.

К сбору подобных социологических данных в столь широких масштабах большевиков побуждало отнюдь не только интеллектуальное любопытство. Как говорилось в предыдущей главе, они нуждались в информации, чтобы проводить в жизнь собственное классово-дискриминационное законодательство, касавшееся повседневной жизни людей и их социального статуса в новом обществе. Однако вскоре стало очевидно, что классовая идентификация индивидов — нелегкое дело в обществе, только что пережившем революционный переворот. В 1924 г. должностные лица, проводившие чистку в Пермском университете, столкнулись с чрезвычайными трудностями, определяя классовое положение отдельных студентов, несмотря на подробнейшие расспросы:

«— Чем занимались ваши родители раньше?

— Мой отец рабочий, вот удостоверение.

В удостоверении 20-летней давности значится: рабочий слесарь депо К. Зингер.

— И чем занимался в 18-м году?

— Он служил здесь пекарем, был в артели пекарей…

— Гм, слесарь и пекарь, — недоумевает регистратор.

— А дальше, в 19-м, 20-м годах чем он занимался?..

— “АРА” предложила папе место инспектором в Перми… Инспектором “АРА” он служил до 23-го года… А потом был год безработным.

— А теперь чем он занимается?

— Сейчас поступил на службу. Вот справка биржи труда. Читают: направляется по требованию частного предпринимателя

“заведывать делом”»^{79}.

Такая профессиональная и социальная мобильность сбивала с толку не только большевиков, она смущала и пугала самих людей. Кем был отец той пермской студентки в собственных глазах: временно деклассированным пролетарием или новобранцем в рядах мелкобуржуазных служащих? Разделялась ли его социальная самоидентификация дочерью, которой, чтобы остаться в вузе, нужно было попасть в категорию пролетариев? Если ее ответы удовлетворили экзаменовавшего ее регистратора, считала ли она сама себя пролетарием? А если нет — признала ли свою мелкобуржуазную идентичность?

Большевики и пролетарская идентичность

Самая желанная классовая идентичность в нэповской России — пролетарская — именно по этой причине была и наиболее проблематичной. Большевистская партия называла себя партией пролетариата, а октябрьские события — пролетарской революцией. Индустриальный рабочий класс в основном поддержал большевиков в октябре. Большевики полагали, что этот же класс обеспечит необходимую социальную поддержку и новому революционному режиму, «диктатуре пролетариата».

Но что, если это оказалось не так?

В 1920 и 1921 гг. большевики столкнулись с двумя бедами. Во-первых, индустриальный рабочий класс в значительной мере распался. Во-вторых, многие оставшиеся рабочие отдалились от большевистской партии, как показали петроградские забастовки в начале 1921 г. и кронштадтский мятеж. Внутри самой партии «рабочая оппозиция» бросила большевистскому руководству серьезный вызов (правда, в конечном итоге безуспешно). Все это на некоторое время спровоцировало кризис веры: партийные лидеры (включая Ленина) стояли на грани того, чтобы разочароваться в русском рабочем классе^{80}. Однако порвать связь с пролетариатом для партии оказалось невозможно. Большинство ее членов на 1921 г. до революции были рабочими и называли себя пролетариями. Партийные интеллектуалы, которые часто считали, что, став революционерами, они приобрели и «пролетарскую» идентичность, чувствовали к рабочему классу эмоциональную приверженность. К тому же интеллектуалы-марксисты попали в теоретическую ловушку. Если пролетариат больше нельзя рассматривать как главную опору, на какой же класс могут рассчитывать партия и новая советская власть? На этот вопрос не находилось приемлемого ответа[36].

Партия осталась пролетарской по собственному определению, и в начале 1924 г., объявив массовый набор рабочих, известный как «ленинский призыв», ее руководство сделало все возможное, чтобы наполнить это определение реальным содержанием. Однако большевики видели в слове «пролетарский» не просто синоним «рабочего». Подлинные пролетарии должны были иметь пролетарское сознание, каковое, с точки зрения большевиков, означало преданность революции и большевистской партии. Многие настоящие рабочие в начале 1920-х гг. не выдерживали испытания и, таким образом, представляли собой «случайные элементы» в рядах рабочего класса, чья сущность оставалась крестьянской или мелкобуржуазной.