Средневековый Восток - [78]
Есть и еще один важный фактор, влиявший на взаимоотношения собственника и государства. В условиях отсутствия свободного рынка сделки с землей всегда были как-то завуалированы, открытых торгов земельных участков на Востоке в принципе никогда не бывало. Для государства вопрос земельной собственности обычно сводился к вопросу фактического владения землей[19]. По сути, ему было все равно, кто платит налог: крестьянин-общинник или крупный собственник, который небольшими наделами сдает землю тому же крестьянину. Это вело к тому, что государство начинало смотреть на стремление крупных собственников приобрести побольше земли сквозь пальцы: не все ли равно, от кого поступают доходы?! И только явный выход за пределы нормы, который влек за собой социальную нестабильность, заставлял государство (прежде всего китайское) вмешиваться и восстанавливать статус-кво, возвращая землю крестьянам. А в Индии, где все аграрные отношения регулировались внутри общины и не вызывали угрозы социальных катаклизмов, не было и этого: государству было абсолютно безразлично, кто владеет землей, богатый или бедный, общинник или собственник; важно было лишь, чтобы положенную норму налогов община вносила в казну.
Обращает на себя внимание хорошо известное, но недостаточно осмысленное обстоятельство. Со времен III династии Ура или Древнего Египта Восток не знал ни системы плантаций, ни больших имений, ни барской запашки в поместьях, ни вообще чего-либо похожего, во всяком случае в сколько-нибудь экономически и социально значимых масштабах (небольшие хозяйства типа дворцовых, предназначенные для внутреннего обслуживания, можно в этой связи не учитывать). Все крупные земельные владения обычно дробились и раздавались в аренду небольшими клочками. Почему? Да потому, что условий для существования крупного товарного хозяйства не было — опять-таки потому, что не было развитого свободного рынка.
Крупное товарное хозяйство — дело хлопотное, способное принести не только доход, но и убытки. И коль скоро сам факт владения землей дает богатому владельцу желанный престиж, который ценится выше, чем доход, то зачем, во имя чего стремиться к погоне за сомнительной прибылью? С потребностями же мелкого местного рынка отлично справлялись мелкие земледельцы и те же арендаторы. За снабжение городов и вообще всех слоев населения, не связанных с производством пищи, отвечало государство, имевшее для этого развитую систему перераспределения.
Взаимоотношения с собственниками определяли судьбу восточного централизованного государства, но почти столь же важными были отношения государства, аппарата власти, с обществом в целом. Здесь перемены сводились к институционализации и легитимизации тех форм взаимосвязей, которые сложились в древности. Лучше всего это видно на примере Индии и Китая, чья история вполне отчетливо распадается на древность (период формирования структуры) и зрелость (период ее устойчивого существования в Средние века). Но в определенной мере это касается и Ближнего Востока, где эллинизм, прервавший связь традиций (до известной степени, разумеется), был заменен исламом, возродившим генеральную структуру, созданную древними.
О чем идет речь? Неевропейское государство, в отличие от европейского антично-капиталистического, никогда не было тем, что марксизм именует надстройкой над базисом. Оно не ставило и не могло ставить своей целью выражение интересов господствующего класса собственников, ибо такого класса не было, да и государство было иным. Неевропейское государство с незапамятных времен всегда и везде было не только неотъемлемой частью общества, но и вершиной его. Включая в себя социум, венчая его, оно всегда возвышалось над ним и подчиняло его себе. Иными были и его функции. Конечно, кое-какие из них — защита страны, охрана порядка, организация внешних сношений, административно-территориальное правление, суд, взимание налогов и т. п. — вполне сопоставимы с функциями европейского государства, порой даже идентичны им. Но коренное отличие в том, что в неевропейском обществе государство являет собой высшую и ничем не ограниченную власть, перед которой трепещет и обязано трепетать все общество, снизу доверху, — в этом весь смысл разницы! И если в Европе власть зависит от баланса противоречивых тенденций в социуме (откуда и марксистская идея о классовых антагонизмах), то на Востоке авторитет власти ни от чего подобного не зависит. Он зависит только от силы самой власти, от эффективности централизованной администрации и в конечном счете от регулярного притока в казну гарантированной нормы дохода.
Именно такого рода стандарт веками складывался в древности. Он держался на силе традиций, опирался на сакральный авторитет богов и был нужен в конечном счете привыкшему к нему обществу. Нужен ради сохранения привычной и в целом благодатной для социума консервативной стабильности.
Выше уже не раз говорилось, что ослабление власти центра вело к феодализации. Но при этом феодальная децентрализация к изменению привычного статуса восточного государства не вела — изменялся лишь масштаб структуры. Но в том-то и суть, что изменение масштаба и появление вместо большого государства группы враждующих друг с другом государств мелких вовсе не безвредно для социума. Как это хорошо видно на примере позднечжоуского Китая или раннесредневековой Индии, группа враждующих государств создает эффект нестабильности, что в конечном счете болезненно отражается на социуме. Неудивительно поэтому, что социум объективно, да и субъективно, всегда был за сильное государство. Сильное же государство, гарантируя желанную стабильность, надевало на шею социуму крепкое ярмо. В итоге получалось, что социум сам стремился к ярму, ибо с ним привычно и есть гарантия от крупномасштабных бедствий.
