Средневековый Восток - [77]

Пассионарность — это определенный заряд жизненной энергии, способность к изменению, к восприятию нового. Арабы под зеленым знаменем ислама внесли свой заряд и вдохнули новые жизненные силы в древние ближневосточные цивилизации — этот феномен в каком-то смысле можно назвать Возрождением. Тюрки проделали почти то же самое с одряхлевшей арабо-исламской цивилизацией спустя полтысячелетия. Менее всего сказанное относится к монголам: вся жизненная энергия монгольского этноса была отдана жестокому разрушению созданного другими. Но даже монголы, кардинально изменив облик и судьбы многих народов, сыграли немалую роль в обновлении мира.

Словом, факт остается фактом: кочевники пассионарны, то есть активны и полны жизненной энергии, которая способна проявляться от случая к случаю и чье проявление везде находило свое выражение в подчинении земледельцев кочевникам. Неудивительно, что по меньшей мере часть этой энергии была успешно использована той самой транзитной торговлей, услуги которой были необходимы и земледельцам, и кочевникам.

Выход на передний план феноменов транзитной торговли и кочевников — это один из значимых моментов средневековой истории Востока.

Власть и собственник

Еще одна из проблем, уходящих корнями в глубокую древность, но заслуживающих внимания в свете всего того, что характерно для средневекового Востока, — вопрос о собственности. Процесс приватизации, знаменовавший собой определенный этап формирования государственности, расставлял акценты достаточно резко: государство как институт противостояло частному собственнику, видя в чрезмерном его усилении угрозу для своего существования. Поэтому повсюду предпринимались соответствующие меры, результатом которых стали достаточно четко отрегулированные взаимоотношения между властью и частником — даже в тех нередких случаях, когда высшие носители власти сами как индивиды были одновременно и собственниками, подчас достаточно крупными. Суть этих взаимоотношений везде была однозначна, а смысл их сводился к тому, что все государственное первично, а частное вторично. Этот стандарт стал своего рода нормативом и на соответствующей ступени эволюции воспроизводился везде. Таким образом, частная собственность превратилась в слугу государства, перестав быть его опасным соперником.

Но это не означает, что в дальнейшем ничего не менялось. Частный собственник, освоившийся с вторичностью своего статуса, постепенно не только свыкся с ним, но и обрел ту социальную нишу, которая соответствовала и его статусу, и его запросам, возможностям и потребностям. Соответственно сложился и рынок — пусть лишенный потенций для саморазвития, но зато достаточно богатый, не в последнюю очередь за счет той самой транзитной торговли. Этот рынок тоже вписался в предназначенное ему властями место, обрел свои формы и успешно реализовал свои возможности. Постепенно рынок и собственник на средневековом Востоке стали играть заметную роль, и, что особенно важно подчеркнуть, эта роль никоим образом уже не вела к ослаблению государства — во всяком случае, до тех пор, пока все оставалось в норме. Если ситуация выходила из нормы, как то наиболее рельефно видно на примере китайской империи с ее династийными циклами, то в ход пускался механизм реформ, ставивший на место зарвавшихся собственников. А если не помогало и это, то делал свое дело наступавший кризис: в огне социальных катаклизмов собственники гибли в числе первых, и после преодоления кризиса норма восстанавливалась.

В пределах же нормы рынок и собственник занимали ту нишу, которая не представляла угрозы государству. Соответственно складывался и менталитет собственника. Вообще-то говоря, этот менталитет исконно был сродни обычному менталитету подданного восточного государства. Никто из восточных собственников никогда и не мыслил себя иначе, как покорным власти подданным, даже если он ворочал миллионами и был, выражаясь словами китайских источников, «богаче князей». Известно, что любой выходец из простолюдинов, став богатым (разумеется, это не относится к тем, кто шел наверх по административной лестнице, обретая с каждой ее ступенью законную новую порцию престижа и прилагавшегося к нему в строгом соответствии с рангом богатства), больше всего заботился о престиже. Далеко не случайно с легкой руки одного из основоположников легизма Шан Яна (390–338 до н. э.) государство в Китае, например, всегда в случае нужды запускало привычный механизм продажи рангов, должностей (чаще всего синекур) и даже ученых степеней (тоже с явственным знаком «проданная», «купленная»). Богатство возвращалось в казну, а богатый приобретал столь желанный и так высоко ценимый в обществе рангов и привилегий престиж.

Этот механизм, сводивший богатство собственника к престижу власть имущего или причастного к власти, так или иначе работал на Востоке везде и всегда. Соответственно стремление к постоянному росту дохода, увеличению богатства во что бы то ни стало и любой ценой гасилось в зародыше, не говоря уже о том, что сами по себе стоявшие за этим стремлением инициатива, предприимчивость, энергия новатора не имели почвы для своего расцвета и потому не расцветали. Понятие «время — деньги», характерное для любого связанного со свободным рынком предпринимателя, на Востоке не существовало и не могло там появиться. Зато желание уподобиться тому, кто имеет престиж, было постоянно действующим импульсом. Собственники всегда стремились вложить свое богатство в землю, даже если земля не приносила заметного дохода, по той простой причине, что владение землей давало землевладельцу престиж. Собственники вкладывали деньги в дом, в богатый выезд, в слуг и рабов — все это не приносило дохода и часто было связано с солидными расходами, но зато гарантировало престиж, то есть ставило владельца в ряд с теми, кто достиг административных высот и был причастен к власти. Я уж не говорю о желании собственников породниться с власть имущими со все той же целью обрести престиж.