Средиземноморье глазами востоковеда - [52]

Аполлон в Помпеях

В Неаполе улицы и площади называются главным образом в честь тех или иных видных государственных деятелей, поэтов и национальных героев. Здесь есть площадь и проспект Гарибальди (который взятием Неаполя в 1860 г. разом завершил свой самый известный революционный поход, ликвидацию Неаполитанского королевства и объединение Италии), площади Мадзини, Данте, Беллини, главы неаполитанских карбонариев генерала Пепе, улицы Микеланджело и Торквато Тассо. Однако некоторые места города связаны своими названиями с Капуей — древней этрусской колонией, располагавшейся недалеко от Неаполя, оказывавшей римлянам упорное сопротивление и даже перешедшей на сторону Карфагена после разгрома римлян Ганнибалом. В Неаполе есть старые Капуанские ворота, Капуанский замок и т. д. Во времена римского господства Капуя была известна школой гладиаторов (доспехи гладиаторов нам показывали в национальном музее). В Капуе началось восстание Спартака — самое грозное и самое интернациональное из всех восстаний рабов в древнем Риме (среди восставших были представители почти всех покоренных Римом народов, в том числе уроженцы Африки и Азии).

У самого национального музея на площадь Кавура выходит улица Константинополя. Она явно получила свое название в византийские времена, когда в VI–IX вв. город, фактически сохранявший независимость, формально находился под властью Византии. Много позже неаполитанские короли поддерживали самые разные отношения с Византией: то устанавливали родственные связи, а то и не прочь были что-либо у византийцев отнять вооруженной рукой. Тем не менее само название улицы говорит о давних связях Неаполя с Востоком.

Еще более напоминает об этом небольшая улица Медина, затерявшаяся и почти не обращающая на себя внимания рядом с большой площадью Муничипио, недалеко от порта. На площади расположены привлекающие туристов муниципалитет, Анжуйский колосс и памятник королю Виктору Эммануилу II, формально считающемуся объединителем Италии, хотя всем известно, что объединил Италию Гарибальди. На улице Медина никаких достопримечательностей нет, но само ее название привлекает внимание. «Медина» означает по-арабски «город». Расположена эта улица как раз в старой части Неаполя. И хотя она в общем ничем не выделяется из прочих «средненеаполитанских» улиц, можно предположить, что ее название если и не обозначает места проживания арабов в средневековом Неаполе, то, во всяком случае, восходит к тем временам, когда у них здесь была постоянная резиденция.

Арабы впервые появились под Неаполем в 812 г., подвергнув разгрому близлежащий о-в Искья. Затем они продолжали свои нападения на Неаполь или окружающие его города (например, Салерно), заставив некоторые из них, в частности процветавшую тогда купеческую республику Амальфи (да и сам Неаполь в 838 г.), вступить с ними в союз. Набеги продолжались до 916 г., а в последующие 300 с лишним лет арабы приходили в Неаполь либо в составе флота Фатимидов, удерживавших до середины XI в. Сицилию и часть юга Италии, либо в составе армий владевших городом норманнов или швабов. Таким образом, Неаполь примерно в течение почти пяти веков видел арабские войска у своих стен или даже в составе своего гарнизона. Помимо воинов в городе постоянно бывали и арабы-купцы. Ближайший сосед Неаполя — Амальфи — вел оживленную торговлю с Тунисом, Египтом и Сирией, одним из первых среди городов Италии проложив путь в арабский мир. А в 1139 г. Неаполь, присоединенный к Сицилийскому королевству, стал жить по тем же порядкам, которые приняты были в Сицилии и которые предусматривали свободное проживание арабов в городах королевства.

Вакх в Помпеях

В прилегающем к порту Неаполя квартале Сан-Фердинандо, на бывшей Королевской площади, ныне площади Плебисцита (имеется в виду плебисцит 1946 г., покончивший в Италии с монархией), по фронтону бывшего королевского дворца (теперь — Национальной библиотеки) стоят статуи наиболее известных королей Неаполя. Первая из них — скульптура могучего викинга с длинными усами и волосами до плеч, в почти древнерусской кольчуге и варяжском шлеме, внешне похожего на Рюрика из дореволюционного учебника по истории России. Это Рожер Язычник, основатель Сицилийского королевства. При нем Неаполь перестал быть автономным княжеством и впервые стал частью феодальной монархии. Рядом с ним — несколько более условный и менее суровый германский рыцарь в традиционных доспехах и с гордо поднятым забралом. Это внук Рожера, король Фридрих II Гогенштауфен, называемый в Италии Швабом как по происхождению его династии, так и для того чтобы отличить его от императора Фридриха Барбароссы, другого знаменитого деда короля Фридриха, иногда еще называемого Сицилийским. Очевидно, нельзя считать случайным, что неаполитанцы первыми из своих королей чтили именно этих «крещеных султанов Сицилии». Они оставили наибольший след в истории Италии и всего Средиземноморья, и не в последнюю очередь благодаря тому, что в их царствование были наиболее прочны и плодотворны связи южной Италии с Востоком.

О Рожере и вообще о норманнах выше говорилось вполне достаточно. Хотелось бы лишь добавить, что норманнские короли Сицилии и Неаполя интенсивно поддерживали связи с Востоком еще и ввиду своих родственных отношений с династиями правителей христианских государств, созданных крестоносцами в Сирии и Палестине. Основателем династии принцев Антиохии (1099–1268) был Боэмунд Тарентский, двоюродный брат Рожера Язычника. Потомки Боэмунда в 1187–1287 гг. были одновременно и графами Триполи (после правившей здесь ранее тулузской династии Раймунда де Сен-Жиль), а также состояли в родстве с латинскими королями Иерусалима (1100–1225). Таким образом, семейные и династические интересы, кроме, конечно, военных и экономических, поддерживали постоянное внимание сицилийских норманнов не только к близлежащим арабским странам Магриба, но и к более далекому восточному берегу Средиземноморья. Судя по всему, духовные и кровные узы с властителями крестоносцев сказывались на южноитальянских норманнах, которые все свои войны с мусульманами рассматривали, помимо всего прочего, и как религиозные. Даже король Рожер, отличавшийся в этом вопросе широтой взглядов и свободомыслием, в конце жизни попал под влияние церковников и устроил первое в Сицилии публичное сожжение на костре человека, обвиненного в вероотступничестве.