Среди врагов и друзей - [16]

Шрифт
Интервал

Принял присягу Гаспар Имрих, за ним все остальные.

Белые снежинки кружились в своем извечном хороводе и падали, падали на землю, ставшую нам такой же дорогой, как и далекая советская земля.

— С этого момента вы являетесь бойцами партизанского отряда «Родина», — сказал я нашим боевым товарищам. — От всей души поздравляем вас, дорогие друзья, с принятием на себя почетного звания партизана!

Мы с комиссаром крепко пожали всем руки и, как братьев, расцеловали их. Новых друзей целовали все десантники, вкладывая в этот поцелуй извечное дружественное чувство к своим соседям — чехам и словакам.

У нас не было ни времени, ни возможностей, чтобы продлить эти волнующие минуты: слишком много опасностей ожидало впереди на дорогах партизанской борьбы с врагами.

— А теперь, товарищи, отдыхайте, — сказал я партизанам. — Уже сегодня нам предстоит серьезная работа.

Григорий Мельник указал новичкам, где им расположиться на отдых. Началось сооружение новых жилищ: рубили ветки, молодые ели.

Радистка Маша Дубинина передала по рации о том, что наша десантная группа пополнилась пятнадцатью чехословацкими патриотами.

* * *

Как только стемнело, партизанские группы вышли на задание.

Первой отправилась группа из пяти человек во главе с комиссаром Стоем. За ней ушла группа Мельника — на новую базу в Маковские леса. Через час после ухода комиссара и Мельника повел свою группу из семи человек и я. Населенный пункт Сташков, куда мы направились, находился в пятнадцати километрах от места нашего первоначального расположения. Дорога к Сташкову оказалась тяжелой: мы то взбирались на крутые, поросшие лесом возвышенности, то сползали в глубокие впадины. Непрерывно шел снег, и мы буквально барахтались в его глубоких наносах. Очень пригодились белые маскировочные халаты, которые мы вынули из парашютного мешка, — даже на близком расстоянии в лесных сумерках нельзя было заметить наше движение. Только позади оставалась глубокая борозда, так как шли мы все след в след за Чубоном и Имрихом, которые хорошо знали эти места.

Подальше обходя селения, чтобы нас никто не заметил, мы через четыре с лишним часа приблизились к местечку Сташков, в котором находился мост, намеченный нами для подрыва.

Местечко Сташков лежало в ложбине, и нам с возвышенности было видно все как на ладони. Снегопад прекратился. В разрывах туч время от времени появлялась луна. Потом небо совсем очистилось, и луна засветила вовсю. Она назойливо висела над Сташковым и работала явно не на нас.

— Торчит, как фашистский часовой! — выругался в сердцах Ян Чубон в адрес ночного светила.

Для меня местечко Сташков было совершенно неизвестным, и, глядя на него, я ничего не мог придумать, как бы незаметно подобраться к мосту. Помогли Ян Чубон, Имрих Гаспар и Ян Хованец: они показывали улицы, называли отдельные дома, рассказывали о расположении моста и подходах к нему.

— Пять дней тому назад, — сказал Чубон, — я был в Сташкове и видел, что мост охраняют двое часовых. Укрытия возле моста, кажется, нет.

Я посмотрел в бинокль и действительно увидел часовых, но сколько их там было, рассмотреть не удалось.

— В какое время вы были там?

— Примерно часов в одиннадцать утра.

— В ночное время немцы, как правило, выставляют дополнительные посты, — заметил я. — Кроме того, я вижу траншеи, ведущие, очевидно, к укрытию. А этот домик, метрах в ста пятидесяти от моста, — должно быть, их караульное помещение. Посмотрите, Чубон.

Партизан долго рассматривал в бинокль местечко и наконец сказал:

— Да, вы правы, командир: у них, должно быть, там есть укрытие.

— Еще одно важное обстоятельство нам не известно: есть ли в Сташкове немцы и сколько их? Надо произвести разведку. Кто пойдет?

Пойти вызвались Чубон и Имрих. Было около двух часов ночи. В раздумье я подзавел часы. Опасно было посылать в разведку малоопытных людей, но иного выхода не было, и я обстоятельно рассказал Чубону и Имриху, что надо делать.

Вскоре они вошли в селение Сташков. Зайдя в один из дворов, осторожно пробрались к противоположному забору, перелезли через него и очутились на параллельной улице. На ней в два ряда стояли укрытые брезентами самоходные пушки. Двое часовых прохаживались вдоль улицы.

Осторожно, подлаживаясь под скрип снега под сапогами часовых, разведчики пошли обратно на центральную улицу. Пройдя два квартала, партизаны снова заметили часовых.

Дорога, ведущая к мосту, была заставлена автомашинами.

— К мосту нам не пройти, — прошептал Имрих.

— Пошли обратно, может, где-то найдем лазейку, — сказал Чубон и крадучись двинулся по улице, прижимаясь к заборам.

Вдруг послышался скрип снега, и впереди показался парный патруль. Партизаны юркнули во двор, присели под высоким крыльцом и затаили дыхание.

— Давай снова на параллельную улицу, здесь полно немцев.

— Думаешь, там их меньше? — прошептал Имрих.

«Вроде в мышеловку попали, — подумал Чубон. — По улицам маршируют часовые, а мы сидим во дворе какого-то дома и ждем, пока оттуда…»

Не успел Чубон закончить свою мысль, как в доме заскрипела дверь. Какой-то солдат в накинутой на плечи шинели вышел на крыльцо, под которым притаились партизаны, и стал справлять свою малую надобность.


Рекомендуем почитать
Мы отстаивали Севастополь

Двести пятьдесят дней длилась героическая оборона Севастополя во время Великой Отечественной войны. Моряки-черноморцы и воины Советской Армии с беззаветной храбростью защищали город-крепость. Они проявили непревзойденную стойкость, нанесли огромные потери гитлеровским захватчикам, сорвали наступательные планы немецко-фашистского командования. В составе войск, оборонявших Севастополь, находилась и 7-я бригада морской пехоты, которой командовал полковник, а ныне генерал-лейтенант Евгений Иванович Жидилов.


Братья Бельские

Книга американского журналиста Питера Даффи «Братья Бельские» рассказывает о еврейском партизанском отряде, созданном в белорусских лесах тремя братьями — Тувьей, Асаэлем и Зусем Бельскими. За годы войны еврейские партизаны спасли от гибели более 1200 человек, обреченных на смерть в созданных нацистами гетто. Эта книга — дань памяти трем братьям-героям и первая попытка рассказать об их подвиге.


Сподвижники Чернышевского

Предлагаемый вниманию читателей сборник знакомит с жизнью и революционной деятельностью выдающихся сподвижников Чернышевского — революционных демократов Михаила Михайлова, Николая Шелгунова, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, Владимира Обручева, Митрофана Муравского, Сергея Рымаренко, Николая Утина, Петра Заичневского и Сигизмунда Сераковского.Очерки об этих борцах за революционное преобразование России написаны на основании архивных документов и свидетельств современников.


Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Последняя тайна жизни

Книга о великом русском ученом, выдающемся физиологе И. П. Павлове, об удивительной жизни этого замечательного человека, который должен был стать священником, а стал ученым-естествоиспытателем, борцом против религиозного учения о непознаваемой, таинственной душе. Вся его жизнь — пример активного гражданского подвига во имя науки и ради человека.Для среднего школьного возраста.Издание второе.


Зекамерон XX века

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.