Среди полей - [2]

Тетка загудела, как паровоз, когда нашла там Колю и Сашу, мокрых, грязных и вонючих. На следующий день она уже выпустила их пастись босиком и в самых старых рубашонках. Только по праздникам тетка и попова работница Фимка, грузная шестипалая дева, мыли и скоблили Колю и Сашу, как запаршивевших поросят, облачали в матроски и водили в церковь, где отец Андрей, что-то сердито и важно бормоча, махал кадилом в самое лицо стоявшим впереди старухам.

В свои семь лет Коля Ярцев увидел тогда много удивительного: избы, топящиеся по-черному, с низкими, нависшими потолками, закопченными и страшными; земляные полы, холодящие босые пятки; некрытые дворы, где грязь доходила коровам до колена, а овцы вязли в ней; дома, где на десять — двенадцать душ не было ни одной кровати, а посуда — лишь страшный ведерный чугун, глиняная миска с отбитым краем и изгрызенные, излизанные ложки. В селе тогда почти не было домов под железной крышей. На некоторых избах солома была посвежее и поплотнее, а на большинстве — почти черная, растрепанная ветром, осевшая набок. Даже сельсовет мало чем отличался от прочих изб, только над крылечком был вывешен красный слинявший флаг.

В начале лета стали свозить за пруд кирпичи и доски: сказали, будут строить ШКМ. По селу ходила учительница и переписывала неграмотных девок и парнишек. Мужики по очереди кормили плотников и каменщиков, как кормят обычно сельских пастухов, а девчата втихомолку припасали узкие юбки на манер городских и ушивали, пригоняли по фигуре старенькие материнские салопчики.

Позже, когда школа уже была построена, частенько было слышно, как в каком-нибудь дворе мужик не столько сердито, сколько ворчливо покрикивал на дочь:

— Я те поучусь, я те поучусь, шельма! Старновка на току не прибрана, а уж она подхватилась!..

Когда маленьких Ярцевых тетка привезла в самом начале лета, ребятишки говорили им, что уже нету хлеба. Коля видел в избах у своих новых приятелей, как их матери толкли вареную картошку, присыпали ржаной мукой и пекли прямо на поду толстые ломкие лепешки. Животы у Колиных друзей были тугие, словно каменные.

О колхозах тогда только поговаривали, и даже маленькому Коле казалось, что многие побаиваются этого слова. Мужики часто собирались у пожарного сарая и гудели, как шмели; топтались, перебраниваясь, расходились и снова собирались.

Коля с товарищами обычно глядели на эти сборища, забравшись или на рябину, или на сарай. Мужики, одетые получше, в сапоги и в суконные пиджаки, несмотря на жару, держались особняком. Сидя на сложенных у сарая бревнах, посмеивались недобрым смешком, курили, свертывая цигарки подрагивающими пальцами. Остальные мужики в серых, пропотевших рубахах распояской, за которые, кажется, потяни — порвутся на шмотки, угрюмо посматривали в их сторону.

— Что ж, думаешь, у меня заберут — тебе отдадут? — криво усмехаясь и показывая зубы из-под усов, спрашивал мужик в суконном пиджаке у другого, давно не стриженного, в худой рубахе.

— Зачем мне… Обчее будет.

— Видал! Я наживал, а вы сообча пропивать будете!..

Вечерами Коля бегал смотреть, как гоняют коней в ночное. Свистя и гикая, пролетали мимо него деревенские ребята, гулко стуча босыми пятками по лошадиным животам. По всей улице столбом поднималась пыль и плыла вслед за табуном за околицу. Ближе к осени Коля стал замечать, что табун поредел, из многих дворов не гоняли больше в ночное. Зато, когда вечерело, к богатым мужикам задами проходили какие-то люди и уводили коней.

Поля были уже голы, в селе шла молотьба, на гумнах стучали цепы. Колю и Сашу повезли на станцию. Ребятишки бежали за телегой, на которой сидели братья и тарахтел теткин деревянный сундук.

— Попят увозят! — кричали они.

2

Вечерело. Ярцев подходил к Малинкам. Он понимал, что не могли они остаться такими, какими он их помнил, но все ждал, что, вот поднимется на бугор, зашумит перед ним зеленая конопля и замелькают ветхие соломенные крыши.

Показалось село, но конопли Ярцев не увидел. Многие избы по-прежнему были крыты соломой, но часть — дранкой и железом. Тех покосившихся, вросших боком в землю, страшных изб с осыпавшимися завалинками, которые Ярцев помнил, уже не стало: они умерли. На месте их он увидел несколько свежих срубов, желто-розовых от вечернего солнца.

Ярцев узнал церковь, хотя она была и без крестов с ржавыми, плохо прокрашенными куполами. По деревянному мостку в церковную ограду въезжала подвода, груженная бочками.

К Ярцеву подошли ребятишки. Один, в красной футболке, спросил:

— Вы, дядя, дашник?

Ярцев сказал, что он не дачник, и спросил, у кого можно переночевать.

— Вон к Немому ступайте, — посоветовали ребята, указывая на обмазанный глиной трехоконный домик.

Ярцев пошел туда. В сенях в одном углу была свалена куча крупных зеленых огурцов и связки укропа, в другом квохтала наседка под большим лукошком. В открытую дверь Ярцев увидел хозяина. Он вовсе не был немым: обернувшись, ответил на приветствие.

— Заходите. Только не прибрано у нас… Жена с дочкой с зари до зари на поле, а самому, знаете, не способно. Придешь домой, не знаешь, за что ухватиться. Опять же вот меньшого надо идти из яслей брать. Второй год пошел, а тяжелый, как все равно, скажи, гиря! Девчонке, — он кивнул на семилетнюю девочку, — не под силу его таскать. Я быстро, вы располагайтесь.