Среди красных вождей - [112]

— Да как вы это устроили? — спросил я его.

— После вашего отъезда, не получая от вас известий, я через месяц обратился к Лежаве, сказав ему, что вы обещали подумать о моем назначении. Он меня спросил: «А о каком месте шла речь?» Ну, тут извините, Георгий Александрович, я позволил себе сказать, что о месте вашего помощника… Простите, не гоните меня, не разоблачайте, умоляю вас именем моей жены… Ведь я буду конченым человеком, если в Москве узнают обо всем этом… суд… тюрьма, — рыдал он.

У него был такой жалкий вид, одет он был в рваную солдатскую шинель, все время плакал… Три дня продолжались эти мольбы и слезы… Он натравил на меня еще и Маковецкого, человека очень доброго… В конце концов я не выдержал и оставил его у себя. Но я не давал ему никакого назначения. Иногда я пользовался им, командируя его на приемки, но отнюдь не считал его своим помощником, и, хотя он впоследствии, как и следовало ожидать, обнаглев, несколько раз приступал с просьбами выдать ему доверенность на право подписи и пр., я ему очень определенно в этом отказывал.

И вот Маковецкий напомнил мне об этом бездельнике, болтавшемся без дела в качестве какого-то «чиновника особых поручений». Конечно, он совершенно не подходил к ответственной должности заведующего коммерческим отделом. Но я вообще решил, что эту должность по существу буду нести я лично и что формальному заведующему Этим отделом я не предоставлю никакой ответственной роли, ибо в сущности мне нужен был просто регистратор или секретарь, который мог бы написать по моему указанию несложные письма и трафаретные ответы… и быть на побегушках, словом, именно, человек «на затычку». На эту роль Юзбашев годился, и я назначил его. Покойный Маковецкий, зная мое отношение к нему, в разговорах со мной называл его «зауряд заведующий»…

Это было начало карьеры Юзбашева. В дальнейшем он, по-видимому сойдясь с Литвиновым, заменившим меня в Ревеле, был назначен торгпредом в Ригу. Затем я потерял его из вида.

XXVIII

Выше я упомянул, как печально окончилась ревизия Никитина и что я командировал в Москву главного бухгалтера П. П. Ногина для личного доклада и для энергичного требования настоящей ревизии дел и отчетности Гуковского.

Ногин возвратился и сообщил мне, что добился назначения серьезной ревизии и что настоящие ревизоры во главе с членом коллегии Рабоче-крестьянской инспекции выезжают на днях.

И действительно, дня через три-четыре приехала ревизионная комиссия, во главе которой стоял член коллегии Р.-к. инспекции товарищ Якубов, человек самостоятельный и вполне честный. Он первым долгом отправился к Гуковскому и после долгой беседы с ним пришел ко мне страшно возмущенный: он убедился, что все, что ему в Москве рассказывал Ногин, подтвердилось, и даже с лихвой. Он убедился, что Гуковский тщательно старается скрыть какие-то концы. Он сам своими глазами увидал, что письменный стол Гуковского набит деньгами в разных валютах и что Гуковский лично производит валютно-разменные операции, как я выше говорил, по одному ему известному курсу, не ведя по этому делу никакой отчетности. Он убедился, что у Гуковского не велось бухгалтерии и что поэтому он не мог дать мне итогов, с которых я мог бы продолжать мою отчетность, почему я и должен был начать ее, так сказать, с нуля.

— Вы знаете, товарищ Соломон, — сказал с сильным восточным акцентом Якубов в крайнем раздражении, — я вам скажу, что Гуковский просто мерзавец и мошенник… Представьте себе когда я возмутился, что он позволяет себе продолжать валютные операции, на что с вашим приездом он не имел больше права, и притом вести их по произвольным курсам и не ведя по ним никакой отчетности, он мне сказал: «Я, товарищ Якубов, не люблю канцелярщины, а потому и не веду никакой записи и никакой отчетности…» И это говорит он, старый опытный бухгалтер, специалист!.. А когда я ему сказал, что налагаю запрещение на все хранящиеся у него суммы и что должен их все передать вам, он заявил, что я не имею права, давать ему приказы… Тогда я, — продолжал искренно возмущенный Якубов со своим восточным акцентом, — очень, очень рассердился и сказал ему: «Я иду сейчас к товарищу Соломону, и ты сейчас же передашь ему все до последней копейки! Понымаэшь?!»

И в тот же день прибывшие с Якубовым сотрудники-ревизоры опустошили ящики стола Гуковского и, пересчитав хранившуюся в них валюту, передали под расписку все деньги мне. Их оказалось, если память мне не изменяет, около восьми миллионов рублей. Затем они вскрыли несгораемый шкаф, стоявший в кабинете Иохеля, секретаря Гуковского, извлекая оттуда какие-то драгоценности, и тоже передали их мне.

Для характеристики того, как обращались с драгоценностями советские сановники, приведу со слов самого Гуковского, как он получил пакет с разными драгоценностями. Они были кое-как завернуты в бумажки, никакой описи к пакету не было приложено.

— Вот видите, как мне верят, — хвастал Гуковский. — От меня не потребовали даже расписку в получении, просто взяли и послали весь пакет на мое имя за одной только печатью. Я стал выбирать из пакета камни и изделия, а бумаги выбрасывал в сорную корзину… Ну, вот, через несколько дней мне понадобилось взять из корзины клочок бумаги. Запустил я в нее руку, и вдруг мне попался какой-то твердый предмет, обернутый в бумагу. Я его вытащил. Что такое?.. Хе-хе-хе!.. Это оказалась диадема императрицы Александры Феодоровны, хе-хе-хе! Оказалось, что я ее по нечаянности выбросил в корзину, хе-хе-хе!..