Сребропряхи - [52]

При мысли о переделке Фараон опять схватился за печень: студия на грани финансового краха, последнее время ни один фильм в широкий прокат без поправок не выпускается. Потому что дрянь. Каждый раз что-нибудь переснимать приходится. О господи, со всех сторон сыплются горячие угли на его бедную лысеющую голову! Этого Пийдерпуу он засунет в хронику. А для Картуля «Румму Юри» будет первым и последним художественным фильмом. Пускай печет документальные. Конечно, с ними тоже возня, но хоть стоит повозиться. Хоть проблемы в них ставятся. Ведь именно он, Павел Вара, защищал фильмы Картуля.

Внушительное здание с колоннами; еще только подходишь, а уж поджилки трясутся; в этом доме они бывали не раз, предлагали свои фильмы, пытались пробиться на большой экран. Показывать последний вариант «Хозяев» с ним ездил Карл-Ээро и еще один деятель. Драгоценные сотруднички наложили в штаны уже на втором этаже. Оказалось, что у Карла-Ээро вдруг заболела жена и ему всенепременно надо уехать, а другой коллега срочно занемог сам. Оба вручили секретаршам свои коробки конфет и смылись. И Павлу Вара пришлось одному отдуваться, отстаивать перед высоким консилиумом фильм, который… А, да что говорить… В тот раз Фараон отнюдь не чувствовал себя фараоном, но выступал храбро. И «Хозяев» в конце концов утвердили, правда, на местный экран. Но уж эту порнографию, этого «Румму Юри» он защищать не станет. И съемки прекратит.

Павлу Вара до смерти неохота идти на просмотр, опять из себя выйдешь, опять будет приступ печени! Однако стрелки упорно приближались к двенадцати, а в это время Картуль должен демонстрировать черновой материал своего грубо смонтированного опуса. Нехотя оторвал Фараон седалище от кресла, нехотя поднялся по лестнице.

Все уже сидели на местах, когда он вошел в просмотровый зал. Члены худсовета расположились в последнем ряду. Среднее кресло пустовало. Павел Вара окинул мрачным взглядом свой худсовет и еще больше помрачнел. Все решают эти люди. Каковы же они? Подхалим Карл-Ээро Райа — творческий импотент, но великий хитрец и проныра, один вид чего стоит — демонстративно опечален, но серьезен, губы сурово сжаты: известно, дескать, каков будет наш приговор!.. А сам небось рад-радешенек, что его врагу сегодня достанется. Рядом с ним Тикербяр — этот поталантливей, этот понимает, да только больно уж крепко принимает, причем запои у него всегда начинаются в самые критические моменты. Не раз приходилось увольнять его, а потом все-таки снова брали: в трезвом виде соображает прекрасно и готов везти любой воз. Доверять ему нельзя — он лицемер, но в киноделе иногда нужен и такой прохиндей. А котелок у Тикербяра варит. Как это он прошлый раз сказал? Ах, да: «Продажная женщина — это плохо, но когда продают продажную женщину, это уже свинство». Фараону до такого не додуматься. Павел Вара готов биться об заклад, что большую часть идей Тикербяру подкидывает Карл-Ээро, этот чистоплюй — тонкая штучка, он свои руки марать не будет. В компенсацию же Карл-Ээро даст своему прихвостню возможность сделать какой-нибудь документальный фильм.

А вот сидит Падак — воплощение великой честности и столь же великой глупости. Когда слушаешь его выступления, каждый раз изумляешься, как такой дельный человек может быть таким кретином в творческих вопросах. Этот толстяк — прекрасный хозяйственник и обожает кино, у Фараона рука не поднимается отправить его на пенсию. Каждое выступление Падак заканчивает воспоминаниями о своем тяжелом детстве в буржуазное время, когда он был пастушонком у кулака. Болотная вода до крови разъедала его босые ноги. О своих разъеденных ногах он не забыл даже при обсуждении фильма-балета «Лорелея» на позапрошлом худсовете: «Да, вот нынешняя молодежь может на пальчиках танцевать, ихним пальцам не приходилось страдать от болотной воды, у них светлое будущее…»

Ну, кто тут еще? Кярк, очень неглупый, но всегда критически настроенный; писатель Вабамаа, с физиономией старого ребенка, этот свое мнение прямо не выскажет, будет вертеться вокруг да около, прятаться за туманными, хотя и весьма остроумными фразами. Кино его абсолютно не интересует, но даже об этом он не скажет прямо. Сидит, мучается, а зачем — черт его знает! Кроме того, имеются две эстетки, худая и толстая, историю кинематографа обе знают назубок, но проку от этого знания никакого… Дерьмовые у тебя кадры, Фараон.

Надо же, как я их всех раздраконил, удивляется Павел Вара, вообще-то ведь это не совсем так. Все они, кроме Падака, люди дельные и неглупые. Странно, почему так получается — стоит собрать вместе нескольких разумных людей на заседание коллегии или худсовет, и словно их подменяют, никого узнать нельзя…

Мадис Картуль сидит один в первом ряду. И Пийдерпуу нет рядом, замечает Фараон. Мадис Картуль всегда вызывал у него тайную симпатию, но после вчерашнего Фараону даже смотреть на Мадиса противно. Казалось, такой здравомыслящий старикан, и вот поди ж ты, какая-то вертихвостка морочит ему голову, превратила мужчину в мальчишку!

— Ну что ж, надо полагать, сегодня удастся посмотреть, и как детей делают, в прошлый раз мы уж до постели добрались. — Фараон не в силах сдерживаться. Видно, здорово не в духе, отмечают в зале.