Сравнительное богословие. Книга 6 - [152]

», то есть человека, который «верен, справедлив, предан императору и добр к народу». Достигнуть этого можно при помощи своих сил через исполнение церемоний.

При этом народ, который, по Конфуцию, должен находиться в унизительном состоянии, ибо в этом, по его мнению, заключается воля Неба, не может достигнуть добродетели и поэтому обязан слепо повиноваться знати. Чтобы народ не вздумал учиться мудрости вся его жизнь должна быть заорганизована церемониальными ритуалами.

Судя по всему Конфуций был атеистом,[784] мыслящим имперскими категориями, а религия (идеология) для него была всего лишь средством удержания толпы в рамках имперского порядка.[785] Не удивительно, что после его смерти такая государственная идеология была востребована высшей «элитой» Поднебесной. Конфуций не признавал мистики и духов, он скептически относился к суевериям и метафизическим спекуляциям. Он говорил: «Мы не знаем, что такое жизнь как же можем мы знать, что такое смерть?».[786] Не удивительно, что всё смутное, подсознательное, относившееся к сфере неподконтрольных разуму чувств, конфуцианство оставляло в стороне. Но всё это продолжало существовать, будь то суеверия простого народа или философские искания творчески мыслящих и ищущих индивидов.

Отдавая дань архаичной культуре китайцев, их религиозности, в целях наилучшего упорядочивания церемониальной жизни во всех без исключения её сферах — конфуцианство, подобно другим восточным учениям, признало существование духов, демонов, богов.[787] Огромную роль играет культ предков.[788] Согласно этому культу, умершие предки осуществляют деятельную связь между миром духов и людей. Без совета с духами умерших предков не предпринималось ни одно серьёзное начинание.

Одной из главных особенностей китайского империализма является то, что с глубокой рабовладельческой древности в понятие «высшая справедливость» был вложен рабовладельческий смысл. Конфуцианство пронесло этот смысл «справедливости» через два с половиной тысячелетия и он устойчиво вошёл в генетику людей китайской цивилизации. Даосизм же, существовавший параллельно конфуцианству, был во-первых, разным для разных слоёв населения (для немногочисленных «мудрецов» и поддерживаемой ими «элиты» даосизм представлял собой систему стимулов посмертной «справедливости» — «бессмертия»; а для простонародья даосизм представляет собой систему суеверий, дополняющую имперскую систему церемоний, но основанную на религиозной мистике для толпы). Во-вторых, даосизм вынужден был подстраиваться под конфуцианство и с первых же веков их параллельного существования они «нашли общий язык»[789] — оба поддерживали смысл понятия «справедливость» в том смысле, который в него вкладывал Конфуций.

Признавая единственно верной незыблемость земной имперской иерархии (которая держалась на сословном принципе, как и в Индии), Конфуций, а за ним и высшая государственная «элита» придерживалась сама и учила подчинённых придерживаться созданного ими кодекса «законов», за нарушение которых следовало наказание, а за верную службу — поощрение. Таким образом, параллельно даосским религиозным стимулам, выражающим «смысл жизни», существовала мощнейшая система социального стимулирования «на все случаи жизни». Оба контура стимулов[790] работали в согласованности и обеспечивали надёжное «зомбирование» подчинённых всех слоев общества.[791] При этом высшая имперская «элита» управляла Поднебесной, создав себе имидж «строгих справедливых мудрецов», олицетворяющих «высшую мудрость Неба», главным из которых был признан Конфуций. Про него сказано примерно следующее, что можно выразить в коротком отрывке:

«На службе мудрец строг, но одинаково ласков и приветлив со всеми, весел и всегда ровного нрава со своими друзьями. Ему приятнее общество мудрецов, но и немудрыми он не пренебрегает. В семье мудрец любит одинаково всех своих домашних; любимцев у него нет. Если кто обидит мудреца словом или делом, он не выказывает ни гнева, ни раздражения. В каком бы состоянии ни был мудрец, он всячески старается быть полезным отечеству или согражданам; оказав услугу, он ею не хвалится, но скромно и терпеливо ждет воздаяния за нее. Если же его обойдут наградой, он не ропщет и не жалуется. Похвала честных людей, сознание, что он сделал добро для добра — вот самые лестные для него награды. Если же его взыщут почестями, он не гордится и по-прежнему доступен всем и каждому. Ему неведомы зависть, надменность, презрение — он со всеми живет в согласии. Последнее порождает всеобщую к нему благосклонность. Главный же источник мудрости — любовь и сострадание ко всему человечеству».

Подобные принципы взаимоотношений пронизывали Поднебесную «сверху донизу»: подчинённые как правило не слышали от вышестоящих «мудрецов» презрительных окриков, истерических упрёков. «Мудрецы» наказывали подчинённых спокойно за нарушение имперского рабовладельческого порядка, а подчинённые принимали наказания — как должное, тоже спокойно, следуя всеобщим правилам поведения и этикета.[792] Такие взаимоотношения имитировали гуманизм, который якобы пронизывал всю Поднебесную «сверху донизу»: ведь чем «выше», тем больше мудрости, поэтому подчинение вышестоящему признавалось тоже мудростью, а «милость» вышестоящего (пусть даже это и наказание за проступок) считалось