Срам имут и живые, и мертвые, и Россия - [8]

Hо главная его слава впереди — как пишет Владимов, «будет его армия гнать вперед немцев… от малой деревеньки Белый Раст на Солнечногорск побудив и приведя в движение все пять соседних армий Западного фронта… он навсегда входил в историю спасителем русской столицы».

Здесь уже, мягко выражаясь, чистое сочинительство. Hазначенный командующим 20-й армией 30 ноября 1941 года Власов с конца этого месяца и до 21 декабря болел тяжелейшим гнойным воспалением среднего уха, от которого чуть не умер и позднее страдал упадком слуха, а в первой половине декабря — вестибулярными нарушениями. Болезнь Власова и его отсутствие в течение трех недель на командном пункте, в штабе и войсках зафиксированы в переговорах начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова и начальника штаба фронта генерала В. Д. Соколовского с начальником штаба 20-й армии Л. М. Сандаловым; отсутствие Власова зафиксировано в десятках боевых приказов и других документов, вплоть до 21 декабря подписываемых «за» командующего Л. М. Сандаловым и начальником оперативного отдела штаба армии комбригом Б. С. Антроповым.

Поскольку отсутствие Власова, как предположили, будет замечено немецкой разведкой, 16 декабря, по указанию свыше, было организовано его интервью якобы в штабе — Власов находился в армейском госпитале — с американским журналистом Л. Лесюером. Впервые на командном пункте армии Власов появился — всего на час — в полдень 19 декабря в селе Чисмены. Он плохо слышал, все время переспрашивал и был крайне расстроен, когда ему доложили, что «командование фронта очень недовольно медленным наступлением армии» и что «генерал армии Жуков указал на пассивную роль в руководстве войсками командующего армией и требует его личной подписи на оперативных документах».

Замечу, что 20-я армия под Москвой по силам была слабее по крайней мере четырех других армий и, может быть, потому вызывала у Ставки и командования фронтом нарекания. Утверждение писателя о том, что она привела «в движение все пять соседних армий Западного фронта!», не соответствует действительности, и в сообщение о том, что «гремели имена Жукова, Власова, Рокоссовского, Говорова, Лелюшенко», имя Власова вставлено Г. Владимовым для апологетики, самовольно и необоснованно: в сообщениях Совинформбюро в декабре 1941 года как «наиболее отличившиеся» в боях под Москвой армия К. К. Рокоссовского упоминалась четырежды, Д. Д. Лелюшенко — трижды, И. В. Болдина — дважды, Л. А. Говорова — один раз, армия же А. А. Власова, так же как и армии Ф. И. Голикова и В. И. Кузнецова, не упоминались ни разу. И награждены за бои под Москвой они были соответственно: Рокоссовский, Лелюшенко, Болдин и Говоров — орденами Ленина, а Власов, Голиков и Кузнецов — по второму разряду, орденами Красного Знамени.

В листовке за подписью Власова от 10 сентября 1942 года о его участии в боях под Москвой говорилось более чем сдержанно, пусковым документом для создания мифа о «спасителе Москвы» явилась спустя шесть месяцев, в марте 1943 года, пространная листовка, так называемое «Открытое письмо», где без ложной скромности уже сообщалось: «20-я армия остановила наступление на Москву:

Она прорвала фронт германской армии, обеспечила переход в наступление по всему Московскому участку фронта». Эти самовосхваления явились основой для создания мифа о «спасителе Москвы», впоследствии раздуваемого в книгах бывших власовцев, энтеэсовцев и теперь в романе Г. Владимова.

Трудно понять, почему в романе Г. Владимова Тула именуется Тулой, Орел — Орлом, Москва — Москвой, а, например, Киев — Предславлем?.. Зато по прочтении становится ясно, с какой целью командующие армиями выведены под весьма прозрачными псевдонимами — генерал П. С. Рыбалко именуется Рыбко, генерал И.Д. Черняховский — Чарновским и т. д. — и при этом они снабжены многими подлинными биографическими данными своих прототипов, вошедших в историю Отечественной войны. Как ни печально, сделано это автором, чтобы безнаказанно опустить, примитивизировать или мазнуть подозрением достаточно известных людей. Я не буду здесь обелять выведенного в романе сверхмерзавцем, истинным монстром прототипа генерала Терещенко — он был не таким, но чтобы опровергнуть все, что на него навесил автор, не хватит и газетного листа, однако об одном командующем должен сказать.

В конце войны и в послевоенном офицерстве, в землянках, блиндажах, палатках и офицерских общежитиях, где после Победы — в Германии, в Маньчжурии, на Чукотке, на Украине и снова в Германии — я провел шесть лет своей жизни, очень много говорилось о войне. Каждый офицер в связи с ранением или по другой причине побывал на фронте под началом многих командиров и командующих, мы могли их сравнивать, и разговоры в застолье и на сухую были откровенными, поскольку эти люди нами уже не командовали и находились далеко. В разговорах этих с неизменным уважением и теплом нередко возникало имя генерала Ивана Даниловича Черняховского, в неполные 38 лет назначенного командующим фронтом и спустя десять месяцев погибшего в Восточной Пруссии, причем рассказывалось единодушно о его не только отличных командирских, но и удивительных человеческих качествах.