Спящий с Джейн Остин - [26]

Нет, это отнюдь не простое дело — прожить на жалкие гроши. Думаю, вы и сами понимаете. Благотворительность не защищает от инфляции и, на самом-то деле, не приносит блага. Благотворительность придумали церковники — думаю, комментарии излишни. Возьмем, к примеру, меня, человека, который стал в буквальном смысле преуспевающим убийцей. И вот я один. Невоспетый, неоцененный. Никому не пришло в голову воздвигнуть памятник в мою честь. Трудные времена? Да что, черт возьми, все они в этом понимают?

Как бы там ни было, Пронзатель восстанет вновь. Возродится. Вы можете пнуть феникса на склоне его жизни, но он не вечно будет согбенным старичком. Общество рассердило Пронзателя, и теперь этому самому обществу лучше почаще оглядываться по сторонам. Я сам содрогался от ужаса, лелея свои злодейские планы, а меня трудно назвать человеком пугливым — уж поверьте.

Отчасти проблема в том, что вообще-то я неплохой, скромный парень. Я не ору на каждом углу о своих добродетелях, но точно знаю, что склонен ко злу в гораздо меньшей степени, нежели большинство моих соплеменников. И что же? Именно я, тем не менее, и оказался тем козлом отпущения, на которого повалятся все шишки. А меж тем я — добрейшее существо. Я перевязал бы лапку лягушки, если б нашел ее пойманной в лягушачью ловушку. Черт возьми! В хорошем расположении духа я бы даже перевязал поврежденную конечность проклятому лягушатнику-французу!

Видите ли, Анушка была отклонением от нормы. Думаю, вы и сами уже это поняли. Я прав? Мы знаем, как она смеялась надо мной, и принуждала меня к грязному соитию, и пыталась похитить мою бессмертную душу, вытягивая сперму из ее естественного месторасположения внутри моего тела. Животворящая жидкость, исполненная ужаса, протекает сквозь мерзкие врата демонического влагалища и низвергается в матку, в лоно — матрицу для будущей дьяволицы. Помните, как Макбет умолял свою жену рожать только мальчиков? Он знал, о чем говорит, старина Макбет. В свое время он встречал нескольких настоящих ведьм; никто рожденный от женщины не мог обмануть его.

(На самом деле, зря Шекспир разделался с лордом. Макбет был хорошим королем, и трон пристал ему гораздо больше, чем этому узурпатору Дункану. После нескольких бутылок Уильям обычно уже и сам не мог толком разобраться в своих рукописях.)

Во французской литературе есть один парень… не спрашивайте меня, кто именно, но сказанные им слова выгравированы на моем сердце. Или, вернее, похожие слова — поскольку те, что в моем сердце, само собой, выгравированы по-английски. Я не думаю, что нарушу какие-нибудь законы копирайта или директивы ЕС, если процитирую написанное им. И в любом случае, как говаривал мой старый преподаватель-француз, шедевров долбаной французской так называемой литературы не хватит и на то, чтобы сложить хороший костер. (Кажется, он не очень-то любил свою работу.) Нет, в самом деле, я действительно попытался процитировать реплику как можно ближе к оригиналу, хотя, разумеется, вы никак не можете это проверить.

Также, поскольку это мой собственный перевод работ этого-как-его-там, я не думаю, что вы имеете право подать иск Ее Величеству. Посему нам не грозит официальное судебное разбирательство. Пускай все эти юристы отправляются со своими тяжбами в другое место и желательно куда подальше!

Так о чем бишь мы? Ах да; это потрясло меня до глубины души… Черт! Как я мог забыть! Что я собирался сказать?! Во всем виноваты проклятые врачи и таблетки, которыми они меня напичкали — хотя предполагается, что таблетки будут применяться в последнюю очередь. По крайней мере, к тем, кто лишь un росо loco[59]. Но куда там! Здесь все против меня! Долбаные таблетки! Долбаная щетина! Долбаные гены! Долбаный Ясир Арафат!

…Боже-боже! Вот сейчас я и впрямь разговаривал как безумец.

Вместо всего этого позвольте сказать следующее: я бы хотел прокомментировать все ваши предложения и возражения в дальнейших абзацах. А сейчас мне очень хочется сообщить кое-что важное — важное если не для вас, то для меня. Прежде чем мы продвинемся вперед хотя бы на единый маленький шажок, желаю вас уверить: я целиком и полностью отдаю отчет в своих действиях. Я абсолютно compos mentis[60]. У меня могут быть тараканы и не все дома, мои шарики могут зайти за ролики, моя крыша может поехать — но я полностью здоров. В Броти Ферри даже воздух имеет целительные свойства, но я иду дальше: я дышу чистым эфиром Олимпа, живительным кислородом Авалона и елисейских полей.

Если я и болен, то лишь cacoethes scribendi — жестокой манией писательства… Чтоб мне провалиться! Некоторые из этих фразочек звучат столь многозначительно, что мне, возможно, стоило бы увековечить их на пергаменте. Или, в крайнем случае, на папирусе.

Я питаю отвращение к глупцам, полагающим, что если их можно понять, то, стало быть, можно и простить. Это не мой выбор. Я терпеть не могу подобную разновидность эгоизма и эгоистов, которые смотрят на мир исключительно со своей собственной колокольни. Этакий типчик выложит вам весь перечень своих злодеяний, но полагает, что способен вызвать сочувствие, рассказывая о собственных бедствиях и невзгодах. Это не про меня! Я ненавижу слабаков, обвиняющих в своих сексуальных неудачах весь мир, за исключением себя, любимого. Если и можно сказать, что я твердолоб, то только в буквальном смысле: у меня крепкий череп, необходимый для защиты ценного мозга вроде моего. Я не похож на тщеславных тварей, всепоглощающе озабоченных самооправданием в ущерб истинному раскаянию. (Будущие члены комиссии рассмотрения ходатайств о досрочном освобождении, пожалуйста, обратите на это внимание!) «Раскаяние — удел грешников»… Еще одно название для моего потенциального романа. Бог знает, о чем он мог бы быть. Возможно, о нераскаявшихся негрешниках.