Спящий агент - [6]

Только наука в состоянии спасти людей от них самих.

Он подкрутил тепло в салоне. Дорога совершенно пустая – такое только в Швеции увидишь. За окном машины проплывали заснеженные пашни, потом опять начинался лес, тут и там загадочным холодным жемчугом поблескивали покрытые льдом озера и речушки.

Он пригнулся и посмотрел сквозь лобовое стекло на небо – прямо над ним постепенно наливались свинцовой синевой тяжелые облака. Похоже, вот-вот опять начнется обильный снегопад, как и накануне. Из тех, что шведы называют «снежный заряд».

Хайнц, в отличие от жены, любил зиму. Но Марианн вот уже тридцать лет сразу после первых осенних холодов заводит песню – хорошо бы зимой поехать на Канары или в Таиланд. Чаще всего ему удавалось ее отговорить, как, например, в прошлом году, когда они меняли и дополняли оперативную систему в «Форсмарке» и его присутствие было абсолютно необходимо. Но иногда жена настаивала на своем. Он сдавался, и они проводили неделю или две среди загорелых до черноты детишек и их молодых родителей где-нибудь поближе к экватору.

Их отношения легко описываются простой формулой: две силы действуют в противоположном направлении. Результат определяется простым вычитанием, и остаток называется так: компромисс. Тьерп в ноябре и Пхукет в декабре. Своя картошка и фрикадельки «Скан» в морозильнике, первый канал радио по утрам и Let’s dance по вечерам. Секс два-три раза в месяц. Если повезет.

Тридцать два года в Швеции.

Тридцать два – это серьезно. Но жизнь его не тяготила. Очень любил выросших уже детей – Ганса и Сабину, а внучку Туву просто обожал. Любил и Марианн. Подумал немного и решил: да. Я ее люблю, несмотря на компромиссы.

Хайнц был очень неприхотлив. Работа на станции и возможность покопаться в саду – вот и все, что ему было нужно. У них с Марианн расходились и музыкальные вкусы: она любила попсу, он – классику. Но и тут был найден компромисс: если ты слушаешь свои крикливые ансамбли, скажем, полтора часа, будь любезна – отдай мне мои полтора часа Шуберта или Малера.

Не доезжая до Лёвсты, он миновал автоматическую заправку и улыбнулся: тридцать лет. Почти каждый день. Когда-то здесь были люди, а теперь пусто. Невыгодно. Суешь карточку, набираешь код и заливаешь бензин.

Внезапно сквозь тучи пробилось солнце. Желтые колонки словно вспыхнули, контуры строений стали четче. Может быть, поэтому он и посмотрел на серый, обшитый изрядно проржавевшим кровельным железом барак позади мойки. Назначения его он никогда не понимал – что это? Склад? Гараж?

И в ту же секунду увидел.

Судорожно вцепился в руль.

Граффити…

На самом виду намалевана спреем пробитая стрелой пентаграмма.

Не может быть. После стольких лет милосердного молчания…

Он зажмурился и снова открыл глаза.

Знак никуда не делся.

Ярко-синяя пентаграмма и красная стрела на скучной индустриально-серой стене. Нарисована небрежно, будто скучающий подросток от нечего делать намалевал ее на стене, не осознавая последствий.

В глазах потемнело. Должно быть, на какую-то секунду он отключился, потому что выехал на встречную полосу.

Что это? Мираж? Оптический обман, вызванный к жизни его собственным, глубоко запрятанным, скорее всего, подсознательным страхом?

И только сейчас заметил быстро приближающийся, отчаянно сигналящий грузовик. Он же не на той полосе!

Хайнц нажал педаль газа и резко повернул вправо. Машину, естественно, занесло, она сделала оборот и ткнулась багажником в сугроб. Удар мягкий, но сильный. У него на секунду захватило дух.

И все стихло. Мотор заглох, фура пронеслась мимо, оставив за собой долго не оседающее облако снежной пыли. Только голос радиодиктора:

…изысканный симфонизм Рихарда Штрауса особенно проявляется в таких сочинениях, как…

Он выключил радио – голос показался ему невыносимо громким.

Поморгал, приходя в себя.

Не ошибся ли он? Там и в самом деле был знак? Или это галлюцинация от переутомления?

Лишь бы завелся мотор. Если нет – придется вызывать техников и ждать как минимум два часа, а то и больше.

Хайнц, прочитав короткую молитву из двух слов «ну, давай», повернул ключ в замке.

Мотор как всегда исправно завелся.

Он включил первую скорость, и машина выползла из сугроба, обрушив за собой пласты снега…

Двадцать лет они не давали о себе знать. Хайнц уже решил, что его миссия закончена. Двадцать лет он проезжал мимо этого загадочного ангара за мойкой чуть не каждый день, и каждый раз вначале с опаской, потом все чаще по привычке бросал взгляд на стену.

Последние десять лет он был уже совершенно уверен, что никогда больше не увидит на стене этот условный знак.

Он забыт. Уволен. Свободен.

А что теперь?

Развернулся, поехал назад. Метрах в пятидесяти съехал на обочину, остановился и вышел из машины. Мельком глянул на багажник – ничего страшного. Лопнула пластмассовая панель, выбило сенсор парктроника.

Обойдется.

Медленно пошел к заправке.

Еще не дойдя до места, уже знал: не ошибся. Не показалось. Пентаграмма на сером фасаде. Нарисована совсем недавно, самое большее несколько часов назад.

Может, какой-нибудь юнец развлекался? Случайное совпадение? Сейчас много таких. Важно выделиться: то свастику намалюют, то серп и молот. Даже не знают толком, что это за символы, что они означают и что за ними стоит. Миллионы загубленных жизней.