— С тех пор я здесь и тружусь.
Немного помолчав, он тихо повторил:
— Да… с тех пор…
«Восемнадцать лет, — подумала Гвенда, — это не такой уж большой срок…»
Уолтер Фейн внезапно сменил тон и пожал протянутую молодой женщиной руку.
— Раз уж мы с вами старые знакомые, — сказал он, — вы с мужем обязательно должны прийти к нам с матерью на чай. Я попрошу ее написать вам приглашение. А пока жду вас к одиннадцати часам в четверг.
Гвенда вышла из кабинета. В углу лестничной клетки висела паутина с серым пауком, который показался ей каким-то ненастоящим. Он явно не принадлежал к тем жирным проворным паукам, которые ловят мух. Он скорее походил на призрак паука. Уолтер Фейн тоже в какой-то степени походил на призрак.
II
Джайлз поджидал жену на набережной.
— Ну что? — спросил он.
— В интересующий нас период он вернулся из Индии и жил в Диллмуте. Он даже подарил мне копилку в виде поросенка. Но убить он никого не мог. Это исключено. Он слишком спокойный и мягкий человек. Очень милый, но из тех, на кого никогда не обращают внимания. Таких, как он, можно увидеть среди гостей у кого угодно на вечеринке, но никто не замечает, когда они уходят. Мне он кажется глубоко порядочным человеком, преданным своей матери и обладающим массой других достоинств. Но с женской точки зрения он ужасно скучный. Я понимаю, почему ему не удалось поразить воображение Хелен. Знаешь, он из тех мужчин, на кого в браке можно положиться, но выходить за них замуж не хочется.
— Бедняга! А он, наверное, сходил по ней с ума.
— Не знаю… Не уверена. Во всяком случае, я убеждена, что наш злонамеренный убийца — не он.
— Не забывай, дорогая, что ты вообще мало знакома с убийцами, не так ли?
— Что ты хочешь сказать?
— Я вспомнил об этой тихой мышке, Лиззи Борден. Присяжные сочли ее невиновной. И об Уоллесе, тоже миролюбивом человеке, которого оправдали после обжалования приговора. Видишь ли, я не думаю, что существует какой-то один определенный тип убийцы. Они ведь бывают разные…
— Я не могу представить себе Уолтера Фейна…
Гвенда внезапно замолчала.
— Что случилось?
— Ничего.
Она вспомнила лицо Уолтера Фейна в тот момент, когда он протирал стекла своего пенсне, и его странный слепой взгляд, когда она заговорила о вилле Сент-Кэтрин.
— Может быть, — сказала она с легким колебанием, — он и вправду сходил по ней с ума.
Гостиная миссис Маунтфорд была очень уютной. В середине стоял круглый стол, покрытый скатертью, и несколько старомодных кресел, а у стены — диван, оказавшийся неожиданно мягким. С каминной полки смотрели фарфоровые собачки в окружении других безделушек. На одной стене висел портрет принцессы Елизаветы. На другой — портрет Георга IV в адмиральском мундире и фотография мистера Маунтфорда в окружении пирожников. Рядом с ней красовалась картина, составленная из ракушек, и акварельный пейзаж острова Капри с морем ярко-зеленого цвета. Обстановка включала в себя немало и других вещей. Ни одна из них не претендовала на красоту или изящество, однако вес вместе они превращали эту скромную комнату в уютную гостиную.
Миссис Маунтфорд, урожденная Пагетт, была коренастой дородной женщиной с темными волосами, посеребренными сединой. Ее сестра Эдит Пагетт оказалась женщиной высокой и стройной, без единого седого волоска, хотя ей было уже около пятидесяти.
— Подумать только! — изумилась Эдит Пагетт. — Маленькая мисс Гвенни. Вы уж извините меня, мадам, что я вас так называю, но вы меня захватили врасплох. Я помню, как вы прибегали ко мне на кухню, хорошенькая, как ангелочек, и просили: «Уинниз!» «Уинниз» — вы так называли виноград, а почему — я по сей день не знаю. Но хотели вы именно его, ну я вам и давала тот, что без косточек.
Гвенда пристально вглядывалась в открытое краснощекое лицо с голубыми глазами, но, как она ни старалась, не могла ничего вспомнить. Память — своенравная вещь.
— Я хотела бы вспомнить… — прошептала она.
— Вряд ли вам это удастся. Вы же в ту пору были совсем крошечной. Сейчас, говорят, никто не хочет работать в семьях, где есть дети. Мне это непонятно. По-моему, вся жизнь дома — в детях. Готовка для них, ясное дело, прибавляет забот, но чаще это вина не ребенка, а бонны. И поднос с едой подавай, и то делай, и это… Вы помните Леони, миссис Гвенни? Что ж я опять… простите меня, миссис Рид.
— Леони? Она была моей няней?
— Да. Она приехала из Швейцарии и по-английски толком не говорила. Чувствительная такая была. Чуть что ей Лили скажет — тут же в слезы. А Лили, Лили Абботт, работала у нас в ту пору горничной. Вела себя довольно нахально, да и серьезностью не отличалась. Она часто играла с вами. Вы всё от нее на лестнице прятались…
Гвенда невольно вздрогнула. Лестница…
— Я помню ее, — вдруг сказала она. — Она завязала коту на шею бантик.
— Вот удивительно, что вы вспомнили о такой мелочи! Да, это было в день вашего рождения. Лили решила, что Томас должен ходить с бантиком, сняла ленточку с коробки шоколадных конфет и повязала ему на шею. Томас пришел в ярость, убежал в сад и терся там о кусты до тех пор, пока не избавился от этого украшения. Кошки вообще не любят, когда над ними подшучивают.
