Спящая Красавица - [16]

Из сиделок там была Саша. Она приоткрыла одну из штор, чтобы солнечный свет падал и ей на вышивку, и Грейс на лицо. Виктор даже невольно залюбовался спящей девушкой.

— Доброе утро, господин Гадатель, — скрипуче поздоровалась Саша. Она подняла голову, чтобы посмотреть на Виктора, но ее пальцы в это время продолжали делать аккуратные мелкие стежки.

— Саша, когда Вы так говорите со мной, мне начинает казаться, что на улице максимум век девятнадцатый, — Виктор фыркнул и подошел к столу. Он сложил все ежедневники Грейс на краю стола и теперь пролистывал, чтобы распределить их по стопкам в хронологическом порядке.

— Ну, Вы вполне сошли бы за денди из девятнадцатого века. А я на безумную румынскую старуху. А вот вам и мисс Люси, — Саша махнула рукой в сторону Грейс.

— Вы, знаете, даже для меня такие параллели звучат жутко, когда мы находимся в Румынии.

— Особенно для Вас, мистер МакИвори, — Саша криво улыбнулась и снова уткнулась в свою вышивку, наклонившись к ней так близко, что едва не касалась ткани носом.

— В любом случае, разве Брэм Стокер может считаться авторитетным историческим источником? — Виктору понравилось, как Саша иронизировала над его национальностью, хотя ее начитанность не могла не удивлять.

— Ни в коем случае! Но повествование у него получилось крайне увлекательное, — Саша так и не подняла головы, но догадавшись о возникшем у Виктора вопросе, снова проскрипела: — Я читала его, когда была сиделкой у одного умирающего литературоведа. У него была чудесная библиотека, просто великолепная… — и снова замолкла.

Виктор вздохнул и осмотрел стопку дневников. Даже по обложкам можно было уже сделать какие-то выводы о том, как Грейс менялась со временем. Как картинки в стиле "Мой маленький пони" сменили мотивы сказок братьев Гримм, а следом за ними пришла любовь к феям и эльфам, а после — к импрессионистам, Вудхаузу, фестивалю в Вудстоке, музыке… Грейс менялась, росла, и вместе с ней менялась и росла маленькая книжица, все время лежащая в сумке.

Грейс вела дневники с одиннадцати лет. Первый ее дневник был самым потрепанным, странички немного выцвели, а розовогривый пони на обложке потускнел. Виктор открыл первую страницу, прислушался к тихому хрусту исписанных листов, коснулся их, словно пытаясь не прочитать, а пережить описанное. Он как будто слышал, как смеялась Грейс, перечитывая время от времени эту тетрадь. Каждый раз она смеялась над разными вещами, ведь с возрастом менялось и ее восприятие самой себя.

Виктор ни разу не слышал ее голос, но сейчас ему казалось, что он точно знает, как звучит ее смех. Казалось, что он его слышит.

На первой странице неровным, но близким к каллиграфическому, почерком было выведено: "Это дневник Клеа Грейс Льюис. Если вы не она, то немедленно закройте его!"

Словно она и правда верила в то, что кто-то послушается.

Вот и Виктор, хоть и не был ей, дневник не закрыл, хотя и испытывал угрызения совести.

Он продолжил читать, чем больше он читал даже эти короткие записи маленькой девочки, тем больше он чувствовал ту силу, которая скрывалась в ней. Она была пропитана энергией, ее ничто не могло остановить, она была слишком сильна для этого.

Ничто. Кроме сна.

Виктор читал и читал. Читал ее рассказы о школе, жалобы на родителей, о нежелании учить французский. Он прочитал этот дневник от корки до корки, а потом тут же взялся за следующий, не рассмотрев толком обложку. Он читал ее слова, предложения, рассказы так жадно, словно это было самое интересное, что он когда-либо держал в руках.

Она притягивала его. Даже сейчас, когда спала. И он листал эти тетрадки, а потом и ежедневники, перебирал вклеенные туда записки и фотографии, осторожно перекладывал спрятанные среди страниц засушенные цветы — то фиалки, то вишни. Он читал и не мог остановиться, не хотел.

Далее пошли записи о том, как уже тогда Грейс отлично понимала, что ее желания идут вразрез с желаниями отца, и училась скрывать их.

Как она переживала смерть матери, боясь, что теперь отец все больше и больше будет забывать о ее праве распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Мистера Льюиса настолько сильно поразило горе, что он едва не обезумел.

А Грейс все росла. Менялась. Она все искуснее прятала свои истинные мотивы и интересы и все тщательнее играла роль послушной дочери. В восемнадцать ее познакомили с ее будущим женихом, а в двадцать дали работу в компании отца. И она выросла до его правой руки всего за полгода. Сама, без чьей-либо помощи, наступая на горло своим амбициям, вопреки всем придиркам отца и обидам коллег.

Она внесла краски в отцовское дело, и вместо тканей новых оттенков они стали продавать ткани с эксклюзивным рисунком. Ведь на самом деле она бы хотела стать художником, но отказывалась верить в то, что художник обязательно должен начинать с бедности. И поэтому она поднялась на самый верх и начала оттуда.

Это было нереально, как в сказке. В это было просто невозможно поверить, но у Грейс получилось.

Виктор был восхищен ей. Он с ужасом представлял себе, как потускнеет мир без нее. Грейс была такой другой. В ней было столько жизни, сколько никогда не было бы в нем. Он понял это еще вчера, по фотографиям, но дневники… О, дневники показали ему мир ее глазами, и оказалось, что все намного ярче, громче, интереснее, чем он представлял.