Спустя вечность - [14]
В то время, и вообще, пока я рос, близость к отцу была нерасторжимой с самим понятием авторитет. Отец внушал чувство надежности, не допуская в душу сомнений. Его слово было решающим во всех важных вопросах, мамино — в менее важных, и, конечно, нам было легче обращаться именно к ней, что отцу зачастую не очень нравилось. Теперь-то я понимаю, что он уже тогда боролся за нашу любовь, часто безуспешно. Он редко выступал в роли строгого обличителя, но уж коли такое случалось, он метал громы и молнии, и мы его боялись. Тем не менее, даже сегодня я не могу назвать его гнев несправедливым, каким бы обидным он ни был. Потом уже я иначе воспринимал нашу с ним близость, годы много уравнивают, хотя и далеко не все. Уважение вместе с естественной сыновней любовью я испытывал к нему всю жизнь.
Мне запомнился один случай, который говорит о моем почти сверхъестественном уважении к отцу и страхе перед ним. Мы все отправились в загон для овец, который представлял собой огороженный участок, заросший молодыми дубами и кустами орешника. Нам хотелось посмотреть овчарню, которую отец построил на холме. На обратном пути он поскользнулся и упал, причем одной ногой угодил в «ловушку» из камней и корней. И тогда я один-единственный раз стал его спасителем. Я снял с него башмак с высоким голенищем и множеством дырочек для шнурков, и освободил его ногу. «Ты вел себя как настоящий мужчина», сказал он. И я еще долго чувствовал себя смущенным этой похвалой. Я сумел помочь Ему! На какое-то время он стал для меня обычным человеком, как в тот раз, когда я видел его голым, выходящим из бани…
Отец общался с нами в основном вечером и во время еды. Все остальное время он работал в Хижине Писателя или занимался какими-нибудь делами на усадьбе, это касалось перестроек, которые он затевал из года в год с тех пор, как мы переехали в Нёрхолм. Но вернемся к Кристиану Юртвейду. Покалечив руку, он уехал на некоторое время, но вскоре вернулся очень бодрый, с протезом, однако не менее работящий, чем всегда. Такой человек был отцу по душе — умелый, сообразительный, понимавший все с полуслова.
Случалось, отец заменял маму, когда я не справлялся с уроками, — то есть с письмом и чтением. С самого начала мне было трудно различать буквы b и d. Что же касается арифметики, это он полностью предоставил маме. В цифрах он был не силен, конечно, он знал четыре арифметических действия, но вообще цифр не любил. Однажды, когда у меня возникли трудности с приготовлением домашнего задания, он сказал:
— Александр фон Гумбольдт был настолько учен, что в конце концов забыл таблицу умножения.
Это меня изрядно утешило, хотя кто такой был этот Александр фон Гумбольдт?
В те дни, вскоре после конца первой мировой войны, газеты пестрели крупными заголовками, и по разговорам моих родителей я понял, что Германия потерпела поражение. Но они говорили и о других странах, и я спросил:
— А во Франции тоже идет война?
— Нет, — ответила мама, — на этот раз победила Франция.
Спустя несколько лет. На стене в детской отец повесил огромную новую карту Европы. Я был уже большой, знал много стран и как они называются, к тому же я собирал марки. Отец показал мне на карте новые границы, и я помню его неподдельное удивление при виде того, какой большой стала Польша. Вообще, новый вид старого мира, каким он стал после войны, его мало радовал. В детстве мы с братом часто слышали о том, какой близорукой была политика союзников в отношении побежденной Германии. И тут, безусловно, он заложил фундамент тех воззрений, которые мы с братом сохранили на долгие годы. Мы были детьми, и, разумеется, не имели никакого желания их менять. Уже тогда отцу явно было необходимо, чтобы семья придерживалась одного мнения. Может быть, он предвидел, что его ждет в будущем, он по натуре был боец и всегда отстаивал свою точку зрения, которую не менял уже всю жизнь.
По вечерам мы все собирались в детской за длинным столом, стоявшим посередине комнаты. Можно было сидеть со всех четырех сторон. Отец любил играть в карты, и, думаю, с нами он играл и ради собственного удовольствия. Ставка у нас была одно эре.
В детстве у нас было много таких вечеров, полных веселой болтовни, когда за окном уже наступала тьма. Отец всегда сам вел счет. На листке бумаги он чертил три вертикальные линии и в получившихся графах записывал, кто сколько эре выиграл. Наверху, над своей колонкой он писал Ego. Нам он объяснил, что это означает «Я». Лапидарное объяснение ко всей его жизни и творчеству, подумал я, когда однажды, много лет спустя, прочитал подзаголовок к биографии Гамсуна — Das unbändige Ich — «Неукротимый Я», написанной Карлом Морбургером в 1910 году.
Но за карточным столом о неукротимости не было и речи. Здесь царила мирная и непринужденная атмосфера, которую умел создавать для нас, детей, только он. И никто из нас, сидевших за этим длинным солидным столом с ящиками, с отметинами, полученными за долгую службу, и не предполагал, что через тридцать лет этот стол будет его почти единственным прибежищем. Здесь он сидел в полном одиночестве, глухой, полуслепой, и раскладывал пасьянсы — обычно «Дипломат», для которого требовалось две карточные колоды. Потом он уже не справлялся с таким множеством карт и перешел на «Семерку», а потом не мог осилить даже и этого.
В данной книге автор рассказывает о событиях, происходящих в России в 1919 — начале 1920 года: военные действия на юге России, национальный вопрос, отношения с Англией, Францией, Америкой, Балканскими странами; борьба за власть между генералами Вооруженных сил юга России. Повествование заканчивается описанием отъезда генерала Деникина из России.
Прошло 25 лет с тех пор, как 25 февраля 1957 года, в Ницце, скончался Марк Александрович Алданов.Его многостороннее творчество всегда удивляет читателя исключительной эрудицией в области новой и новейшей истории. О чем бы ни писал Алданов — о 9-м Термидоре, о мартовском заговоре 1801 года, или, наконец, об Октябрьском перевороте 1917 г. — всегда можно убедиться, что он не только использовал почти всю изданную литературу, но и провел немало времени в архивах или в поисках живых свидетелей. Но Алданов был, конечно, не только эрудитом, а и выдающимся мастером в жанре исторического романа.В связи с 25-летием со дня смерти Марка Александровича Алданова А.
Владимир Буданин — юрист по образованию, на протяжении ряда лет занимавшийся практической работой. Поэтому закономерно, что герои двух его романов — «Путь без привала» и «От весны до весны», нескольких рассказов и очерков — советские судьи, прокуроры, следователи, адвокаты, занятые трудным делом осуществления правосудия. Недавно вышедшая повесть В. Буданина «Море кипит» воспроизводит события Великой Отечественной войны и во многом автобиографична.«Кому вершить суд» — первое историческое произведение автора.
Жизнь успешного человека всегда привлекает внимание, именно поэтому биографии великих людей популярны. Обычно биографии представляют собой рассказ о карьере и достижениях героя. Рона Мерсер пошла по иному пути: она пишет не только о наградах и ролях Анджелины Джоли. В центре книги — личность актрисы, ее становление, ее душевные кризисы и победы над собой. Это позволяет нам назвать это издание исключительным. Впервые в России биография Анджелины Джоли — талантливой актрисы и яркой личности.
Книга А.Диесперова, вышедшая в 1916 г, - до сих пор непревзойденное на русском языке исследование о Бл. Иерониме. Диесперсов не пишет житие, его работа - биография помещенная в исторический и культурный контекст. Вторая часть названия - "его век" принципиальна: автор разворачивает широкую панораму духовных, религиозных, литературных процессов той эпохи. А эпоха совсем не "безвременье" - перепад от античности к христианству, радикальный перелом истории. Иероним стоит прямо в центре этого перелома.