Спрятанные во времени - [25]

С человеческой точки зрения остров имел какую-то неправильную, странную геометрию, из-за которой казался намного больше, чем говорил здравый смысл — словно ваш взгляд простирался вдоль невидимой ленты, многократно пересекающей саму себя, так что между пресловутыми A и B нужно было дюжину раз миновать C, обнаруживая собственные следы, идущие в другом направлении.

Насладившись полетом, Кэ отдыхал в глубине Ковчега — излюбленном своем месте34. Кажется, он лежал — в отношении существа, тело которого представляет собой мозаику случайно собранных элементов, трудно сказать точнее. Определение «он находится там-то и там-то… хм… более-менее…» в его случае подходит как нельзя лучше.

Обретя подобие тела, Кэ познал, что такое усталость и сейчас он очень устал. Ему требовалось время, чтобы привести себя в порядок. Никто бы не взялся точно описать способ его мышления, но в достойном доверия приближении одна из его мыслей была о странности того, что обретение формы делает все гораздо сложнее. Он не испытывал усталости эпохи, проведенные в пустоте, в которые не ведал ни секунды покоя, как голодный дух витая над воображаемой твердью. (Он и правда воображал ее — серую гладь, лишенную глубины, растянувшуюся через все пространство.)

Но теперь, кода голод воплощения был на жалкую кроху утолен, все значительно усложнилось. Материя была желанной, бесценной, нужной — но она же и тяготила. Ее хозяин становится ее рабом. Над этим неприятным открытием стоило хорошо подумать. Например, способен ли он теперь повторить собственный пройденный путь и создать такой вот осколок тверди, кропотливо и неустанно выскребая по атому бескрайнее пространство вокруг? Вопрос скользнул на заднем плане сознания, оставив после себя гаденький пузырек сомнений. Сомнения, страх будущего и скука тоже были плодом материи, незваными гостями, пришедшими вслед за формой.

Впрочем, сознание Кэ обогатилось опытом, выращенным из зерна, малого как нейтрино, и теперь он видел возможности, о которых раньше не мог мечтать. Нужно оставаться терпеливым — плод трудов будет сладок…

Чтобы расслабиться и подумать о будущем Кэ отринул несколько частей тела, сразу же почувствовав себя лучше.

Яичный катаклизм

«Отделение дарвинизма» занимало пятно на проходе между залом РККА и еще одним, посвященным то ли быту царской России, то ли мануфактурным достижениям советской — разношерстный набор экспонатов говорил за то и другое сразу: простенок деревенской избы, печь, люлька с фальшивым младенцем, сундуки, ведра, куклы, портрет баронессы N., клавесин, шкатулка, капот, пожарный комбинезон — и масса других предметов, позволявших составить ассортимент магазина, владельцы которого решили потрафить всем.

В этом плане «красноармейский» зал был проще, походя сотни других, посвященных военным подвигам — оружие, знамена, портреты беззаветных героев. Осмотр военных экспозиций неизменно убеждает в ограниченности человеческой фантазии. Иногда, впрочем, в них присутствуют корабли, что значительно улучшает впечатление.

Притиснутый этим краснознаменно-сабельным неистовством с одной и сарафанно-люлечным полумраком с другой стороны, висел на стене плакат, изображавший эволюционный ход обезьяны к партработнику, несправедливо обрывавшийся на последнем. Под ним на столе — мамонтовый зуб, чучело суринамской пипы в стеклянном кубе и проволочная модель Солнечной системы, немало претерпевшая от рук школьников. Был еще указатель, гласивший, что в зале номер 12 («Спросить на входе») можно ознакомиться со скелетом мамонта целиком, от которого, очевидно, и происходил зуб, бывший чем-то вроде образца навынос, сулившего незабываемые впечатления от остального.

У ножки стола, огороженный бархатным шнуром, стоял не поместившийся на него щедрый ржаной сноп, спрыснутый лаком, чтобы не разлетался. Несмотря на это вокруг снопа вечно валялись зерна, приводя в отчаяние смиренную уборщицу Глашу Адамовну, по утрам сметавшую их в совок и не знавшую как правильно поступить — выкинуть с остальным мусором, или предъявить начальству, коль скоро зерно было частью экспоната.

Литография Чарльза Дарвина, седого и грустного, дополняла коллекцию до академической. Судя по выражению лица, великий англичанин, открывший естественный отбор миру, не слишком одобрял его результаты.

Лелеял свое естественно-научное хозяйство молодой лауреат премии, светлый ликом Борис Аркадьевич Нехитров, с которым мы уже познакомились — человек увлеченный и перспективный, приятель «давешнего» Гринева.

Круг научных интересов его был сугубо сосредоточен на вопросах сельскохозяйственного прогресса страны победившего коммунизма, рост которой вечно сдерживали недостаток продовольствия и безалаберность на местах. Десять лет своей научной карьеры он посвятил решению «проблемы яйца», апологетом которой являлся, стяжав себе на этом пути некоторое имя, а также упомянутый стенд с причудами, которого был научным куратором.

Яйцо — кто поспорит с этим? — уникальный продукт, содержащий множество питательных элементов. Оно заменяет отчасти мясо, снабжает организм белками, витаминами и целым строем полезных соединений. К тому же доступно в цене и способах производства. Но, увы, весьма и весьма хрупко, став основой многих выражений и образов. Знаменитый Шалтай-болтай — неуравновешенный, докучающий коннице персонаж — писан с яйца. А «мировое яйцо»? «Колумбово яйцо»? «Яйцо выеденное