— Прошло время собирать, настало время разбрасывать? — спросил Николай. — Омвеемские есть?
— Среди них не было. Два у меня с собой — хотел в местный геологический музей, в пансионат «Приморье». Но он на ремонте. Возьмешь себе, ладно?
— Спасибо.
— Они пришлифованные, их бросать жалко.
— Кому-то из писателей в будущем сезоне повезет… — сказал Николай.
— Не кому-то, а многим… Да и за одно лето все не найдут. А кто найдет — привет, значит, от меня хорошему человеку. Камень — он вечен. Глядишь, и меня уже не будет, а кто-то найдет мой подарок… привет от меня. Вот и хорошо.
…Днем к ним в коттедж постучался незнакомый человек.
— Я поэт… из Ужгорода… — представился он. — Это вы, наверное, подарили вчера дочке Винтовкина три красивых камушка?
— Это он… Тимошка…
— Среди них не было северного образца?
— Они все с Севера…
— Я угадал один. Я коллекционер. У девочки есть, а у меня нет… Гм… у, вас не осталось?
Авдей порылся в ящике стола, протянул:
— Это ольский агат…
— А на берегу не вы разбрасывали?
— Мы. А что?
— Винтовкин четыре образца нашел, прекрасные образцы. Эх! Сколько же вы разбросали?
— Сто два…
— Сто два! Зачем?
— Так… Пусть люди находят…
— Винтовкин четыре образца нашел, а я ни одного… Надо же!
— Значит, Винтовкину везет… — сказал Николай.
— Зачем разбрасывать? — чуть не плакал поэт. — Мне бы отдали… А завтра все уезжают… сезон закрывается… Как искать?
— На будущий сезон, значит, писателям работы хватит, — засмеялся Николай.
Авдей сидел молча, ему были неприятны причитания немолодого уже человека.
Поэт распрощался и ушел, бормоча:
— Ходят тут магаданские миллионеры и швыряются…
— Слыхал? — спросил Николай.
— Угу… а Винтовкин, видать, неплохой человек. Переводит с английского, Генрих Семенович… Правда, детективы переводит… Ну, это ничего, их ведь тоже читают… а тому поэту бог камня не пошлет.
— Почему же?
— Не знаю… но уверен, — ответил Авдей. — Должно быть, потому, что корыстный он… мне показалось… и дурак. А дурак, он и у моря дурак, тут уж ничего не поделаешь.
— Сегодня вечером мне уезжать, — вздохнул Николай. — Сходим куда-нибудь.
— Вот только возьмем с собой Тимошку. У меня есть на примете кафетерий, Тимошке пирожные тамошние нравятся.
— Вы куда? — спросила Глафира.
— Переодень Тимошку, нам втроем поговорить надо… Коля уезжает… проводим.
Глафира сменила Тимошке куртку и тревожно посмотрела на мужчин.
— Ужинай одна, — сказал Авдей. — Мы с сыном вернемся к отбою. Может, чего принести?
Все молча стояли на веранде и смотрели в разные стороны.
— Да не думай ты ничего, — начал раздражаться Авдей. — «Горные вершины» сегодня закрыты.
Глафира печально улыбнулась.
Ксаний Борисович Вортегов, лихой моряк, ворчун и придира, одинокий, как судно в океане, сошел на берег, взял пенсию и, разозлившись на портовое начальство, подался на юг к теплому синему морю.
Какие у северянина южные хлопоты? Да еще у старого, одинокого морского волка? Погреться на песочке, домик с садиком присмотреть, чтоб от моря и от магазина недалеко, чтоб шум волны и гудки пароходов по ночам слушать, да еще — если повезет! — друзей-товарищей повидать, хоть с одним из тех, кто тоже сошел на берег, не спеша выкурить трубку… (Про красоток на пляже и крепкое вино Ксаний Борисович не думал, потому что красоток стеснялся, а вина не любил.)
Прямо скажем, в родном порту обошлись с ним нездорово. Думал он идти в полярные широты, в очередной арктический рейс с научной экспедицией, а ему вежливо намекнули про единственную и самую лучшую, к тому же дефицитную путевку на юг, про то, что север никуда не денется, про разные дела, к рейсу касательства не имеющие. Понял Ксаний Борисович, обиделся и вот теперь сидит под дурацким пляжным грибком, раскрашенным как мухомор, сидит в тени и смотрит в серебристую слепящую даль моря.
Народу на пляже мало, утро, молодежь еще не появилась, и Ксаний Борисович думает о том, что, по сравнению, с возлежащими рядом телесами, он сам выглядит отставным спортсменом — худощав, без брюшка, вот только ноги узловаты.
Накануне он изучал свой пляжный гардероб. Искал что-нибудь простое и неброское.
Он примерял трусы как галстук. Остановился на черных плавках с маленьким якорьком — гэдээровская работа. Нашел он и простую полотняную фуражку — приобрел по случаю в Дании, козырек у нее хороший, как раз от солнца. Но сам он сейчас в тени, под грибком, солнце не печет, и фуражка лежит на песке, и думает Ксаний Борисович о том, что знакомые его капитаны, возможно, идут мимо Дании.
Он вспоминает, что утренние передачи там начинаются всегда с одной и той же фразы: «Да отвратит судьба свой лик суровый от всех идущих в море кораблей».
«Как называется эта радиостанция? — подумал он и не мог вспомнить. — Надо бы спросить помполита, он переводил…» Но помполита рядом не было и друзей-«мастеров» тоже, и совсем печальные думы на солнечном пляже томили Ксания Борисовича.
Отвратила ли судьба свой лик суровый от него, Ксания, если он вот сейчас один лежит на песке?
А если его сейчас вот так запросто солнечный удар хватит — кто на него тельняшку чистую наденет? Известно ведь, на юге полярники да моряки чаще всего в саду да возле клумбочки в первые три месяца отдают концы. Давно это врачами замечено. Зачем тогда на юге пенсионное время проводить? Стоило ли всю жизнь бродить по северным морям, чтобы вечный якорь бросать под пальмой?
