Спроси у зеркала - [25]

Скука. Впрочем, появилось в Ларискиной жизни некоторое оживление. Как-то так незаметненько, плавненько влился, вписался в ее жизнь одноклассник, Андрюша Николаенко. Тот собирался поступать на ветеринарный факультет, где конкурс был не особенно пугающий, а потому частенько позволял себе по вечерам сводить скучающую Ларочку в кино. Правда, Лариска самой себе, положа руку на сердце, не могла бы признаться в том, что Андрюша ей как-то особенно интересен. Скорее, просто скука заела. Впрочем, и обратного сказать Лариса тоже не смогла бы — было в Андрюше что-то такое, явно было, по крайней мере, ее совершенно не тяготили эти встречи. Просто… Просто Ларочка и по сей момент оставалась словно бы спящей принцессой, душа ее еще крепко спала. Умом понимала, что пора бы уже и влюбиться в кого-нибудь, как-никак, семнадцатый годок разменяла, самый вроде бы расцвет, самое пробуждение, самое что ни на есть оно. Однако вот пробуждение-то, такое долгожданное, такое взлелеянное, как раз никак и не наступало. Сама себя Ларочка пыталась убедить, что влюблена в Андрюшу, но душою чувствовала, что это еще не любовь, это еще так, предчувствие, разминка перед настоящей любовью. Правда, Андрюшины поцелуи были ей крайне приятны, но то волнение, физическое и душевное смятение, которое должно было бы последовать вслед за поцелуями, у Ларисы никак не наступало. Очень ей хотелось считать Андрюшу сердечным другом, но, положа руку на сердце, с полным основанием могла его назвать пока что лишь просто другом. Очень здорово было бродить с ним под дождем, прижавшись плечом к плечу, разбрасывать носками туфель мокрые опавшие листья. Было в этом что-то такое, что не совсем вписывалось в понятие дружбы. Сердечко почему-то то скакало, гарцевало юной лошадкой, то вдруг почти застывало в момент расставания. Хотелось большего, очень хотелось, но… Наверное, просто не успела Ларочка проснуться. Была уже крайне к этому близка, крайне, ближе, пожалуй, некуда — дай судьба еще недельку-другую, и Ларочка бы повзрослела, глядишь, и проснулась бы душа, глядишь, и почувствовала бы именно то, что и хотела почувствовать. Но…

Но Дидковский был настороже. Хоть и не мог уже позволить себе все вечера проводить с Ларочкой, но тут словно почувствовал, что может окончательно потерять свою девочку. Бросил все и вновь стал верным пажом. Вернее, не столько бросил, сколько предельно уплотнил свой график. Учебу бросать не был намерен. Понимал, что, хоть и бывали преподаваемые предметы скучны и неинтересны до безобразия, но в дальнейшей жизни он без этих знаний если и не пропадет, то, как минимум, не сможет добиться заветной цели, не удастся ему без них реализовать свои амбиции. А амбиции у Валерки были высокие! Еще бы, чем еще, как ни положением в обществе, ни материальным благополучием сможет он завоевать Ларочкино сердце? Именно этим и объяснялось то, что в последнее время он проводил с ней непозволительно мало времени, что чуть было не привело его к личной трагедии. Нет, учеба учебой, но нельзя добиваться успехов ценой отказа от Ларочки. Хорошо хоть он вовремя спохватился, словно почувствовал тревогу. Именно почувствовал, ведь Ларочка сама ни о чем не собиралась ему рассказывать. Как же, ведь 'личная жизнь — табу'! Ну-ну, пусть пока пребывает в счастливом неведении, но для Валерки-то ее личная жизнь никогда не была и никогда не будет табу. Хотя бы потому, что его собственная личная жизнь невозможна без Ларочки.

И Дидковский поменял привычный для себя график. Пропускать лекции он, конечно, никак не мог себе позволить. Зато все остальные дела довелось несколько сместить и сжать, спрессовать по времени. Курсовые работы и штудирование учебников пришлось перенести на поздний вечер, когда мог быть абсолютно уверен, что уж в такое-то время Ларочка точно находится дома и о свиданиях с соперником даже не помышляет. Кстати о соперниках. Как ни пытался Валерка, а имени конкурента узнать так и не сумел. Лариса категорически отказывалась обсуждать с ним свои личные дела. Сливка же то ли не знала ничего, то ли просто не хотела говорить. В любом случае, вытянуть из нее информацию Валерке не удалось. После Генкиного отъезда Юльку вообще словно подменили. Мало того, что стала вся из себя серьезная и целеустремленная, это-то как раз ей только на пользу. Впрочем, эти аспекты Сливкиной жизни Валерку вообще не интересовали, просто Ларочка частенько удивлялась этому вслух, иначе разительные перемены в Сливкином поведении прошли бы мимо него и вовсе незамеченными. Сам же Валерка удивлялся иному. Сливка и раньше не пылала к нему дружескими чувствами, однако всегда держалась по отношению к нему весьма сдержанно, а иногда и совсем дружелюбно. Теперь же, когда Генка умотал в свою Америку, Юлька вдруг стала открыто демонстрировать Дидковскому дикую враждебность, если не сказать ненависть. При случайных столкновениях около дома она отвечала на его приветствие, но при этом в ее глазах светилось практически откровенное презрение. Впрочем, Валерке на ее чувства было глубоко наплевать, хотя, естественно, это было довольно неприятное для него открытие. Когда же он осмелился позвонить ей, чтобы выяснить животрепещущий вопрос о сопернике и претенденте на Ларочкино сердце, в ответ услышал ледяное: