— В борьбе мнений и побеждает истина, — гордо заявил Лужин.
— Истина — что золото, Лужин. Ее не сразу среди разных мнений найдешь. Стало быть, беседу нашу отложим до лучших времен. А если уж вам так приспичило, пишите, что видели. Не часто такое бывает. Ладно. Все. Мне на рейд надо. — И, протянув руку, торопливо ушел.
Неожиданная резкость, с какой Щербак прервал беседу, обидела корреспондента. Однако, выкурив папиросу и подумав, Егор решил, что у него нет оснований держать зло на Щербака. Алексей Фомич был откровенен и честен, а в его отказе отвечать на вопрос о причинах аварии не было ни испуга, ни сомнений в ощущении своей правоты, ни соблазна воспользоваться случаем и публично обелить себя.
Проще всего для Лужина было поступить так: не посылать сейчас в редакцию никаких материалов, а затем, глубже разобравшись в обстоятельствах дела, выступить с подробной статьей. Но он не мог совладать со страстью газетчика рассказать с места событий читателям об аварии, молва о которой уже понеслась.
Лужин наконец принял решение. Он напишет информацию и тем самым избавит себя от вопросительных взглядов коллег и недовольства редактора. А потом вернется к подробному рассмотрению происшедшей аварии. Время подскажет, когда это сделать: через неделю или позже.
Он пошел на почту, уселся за маленький столик и стал писать корреспонденцию.
Эти сорок строк дались Егору трудно. Дважды переписав странички, он, как ему показалось, сумел передать драматизм события. Сложнее было с заголовком — не хотелось крикливости. И Егор пытался в самом названии подготовить возможность в будущем продолжить рассказ о случившемся. «Тревожный день в Сосновке» — назвал Лужин свой репортаж.
Минут через пятнадцать телефонистка соединила его с редакцией. Слышимость была неважная, он часто повторял фразы и, окончив диктовать, попросил машинистку срочно передать материал редактору.
Потом, побродив по берегу, Лужин вернулся в контору. Но, кроме Пашкова, все были на запани.
— Когда будет Алексей Фомич? — спросил Егор.
— Вы из треста?
— Я корреспондент, — представился он. — Лужин.
— Трудно сказать… У нас большая беда, — вздохнул Пашков.
— Я знаю.
— Теперь от забот у нашего Фомича голова кругом ходит…
— Да, да, — сочувственно произнес Лужин. — Мы не закончили наш разговор. Мне бы хотелось продолжить его.
— Посидите. Может, вам повезет. Теперь пойдут допросы, объяснения, докладные… Третьи сутки все на ногах.
Пашков с раздражением курил, глубоко затягиваясь, и дым лениво выплывал в приоткрытое окно.
Лужин неожиданно спросил:
— Кто такой Бурцев?
— Главный инженер треста, — сердито отозвался Пашков. — Авантюрист!..
Лужин молчал — только слушал: загадок прибавлялось.
— Писать собираетесь?
— Уже написал…
— Кто же, по-вашему, в этой истории виновен? — Пашков пристально посмотрел на Лужина.
— Я об этом не писал, — уклонился от ответа Лужин и вышел из комнаты.
Немного потоптавшись у крыльца конторы, он решительно направился на почту.
— Опять будете говорить? — спросила телефонистка.
— Да, пожалуйста. — И Егор назвал номер телефона.
— Я запомнила. Что-нибудь не так?
— Почему вы решили?
— Работа такая. По лицу вижу, какой разговор будет. Хмурый или с колокольчиками.
Когда Лужин взял трубку, он сразу узнал голос редактора.
— Афанасий Дмитриевич! Это Лужин. Вы прочли мой материал? Даже поставили в номер? — Он замялся. — Но… Я прошу снять репортаж.
— Как это снять? — громыхнул сердитый голос. — Разве он не соответствует действительности?
— Соответствует.
— Тогда в чем дело? — недовольно допытывался редактор.
— Мы поступим неправильно, если ограничимся зарисовкой очевидца. Тем более корреспондента.
— Что вы предлагаете?
— Снимите материал.
— Это невозможно. Вы слышите меня, Лужин?
— Слышу. Я не касался причин аварии, не копнул глубоко материал. Это непростительная ошибка.
— Кто вам мешает выступить в очередном номере? Пишите. Исследуйте.
— Я чувствую, что не имею права так выступать. Я разговаривал с начальником запани Щербаком. Он отказался говорить о причинах аварии. Теперь я понимаю — он прав. И прошу вас…
— Мы будем печатать материал, — решительно ответил редактор.
— Тогда снимите мою подпись.
— Хорошо. Подпишем: «По телефону от нашего корреспондента». Чего вы испугались?
— Афанасий Дмитриевич! В этой истории мне важно изучить всю проблему и найти истину. Разрешите остаться в Сосновке…
— Согласен. Только не поддавайтесь эмоциям. Опирайтесь на факты.
На другой день газета «Вперед» напечатала сорок строк под броским заголовком «Авария». Когда Алексей Щербак, прочитав статью, встретил корреспондента, он скупо сказал на ходу:
— Получил ваш подарок, Лужин. Только почему он безымянный?
* * *
— Меня интересуют ваши фотографии, — сказала Градова.
— Одну кассету — пожалуйста, — сразу же согласился Лужин и просмотрел пленку, на которой успел запечатлеть взбунтовавшуюся реку, рвущуюся на штурм запани. На нескольких снимках полыхал пожар; попадались портреты сплавщиков, снятые в крутые минуты их неравной борьбы со стихией, — здесь можно было увидеть Евстигнеева, Лагуна и еще несколько встревоженных и утомленных лиц; на двух снимках Щербак отталкивал багром вздыбленное бревно, а кончалась кассета фотографиями Тимофея Девяткина, стоявшего у руля в лихо заломленной на затылок форменной фуражке речного, флота и в тельняшке, плотно облегавшей его крепкую, красивую грудь.
