Спорыш - [5]

— Спасибо, Алексей Никанорыч, я ваш должник.

— Полно. Сочтемся славою, — сказал Батариков и нырнул в свой любимый сарай, который по размерам у него впятеро больше, чем жилой дом.

Супруга обрадовалась. Пока писатель переодевался, рабочую одежду снимал и городскую напяливал, она ему сумочку собрала — документы на машину, денег, бутерброды на всякий случай, огурцов надавала свежих, сказала в напутствие:

— А мы тут с Васей поместье осмотрим, разных вкусностей наготовим и будем вашего благополучного возвращения ждать.

— Вряд ли скоро управлюсь.

— А мы все равно будем скучать. Правда, Василий?

Однако дипломат, видать, приморился с дороги или, может, воздуху здешнего наглотался — посапывал на диване, укрывшись газетой, спал.

За окном посигналили. Супруга в окно глянула, подивилась.

— Твой Батариков проскользнул.

— Как? — не поверил писатель. — Без меня?

— А он с чудинкой, — засмеялась Елена. — Мог бы привыкнуть.

Пока писатель заводился, грел двигатель, пока жена сумку ему выносила, пока на дорогу задом выруливал — соседа и след простыл.

Помчался догонять.

На холм взъехал — и тут «козла» Батарикова не видать, уже и пыль успела осесть.

Прибавил газку. И хотя день ясный стоял, кругом дали чудесные, и надо бы писателю оглядеть все как следует, насладиться, впитать, вдруг когда-нибудь картины эти неповторимые на бумагу уложить приведется, однако не получалось, спешил очень. Здесь что-нибудь одно: либо за дорогой следи, либо видами любуйся. На такой скорости, чуть внимание ослабь, враз в колдобину угодишь.

Выбрался на шоссе, Ельнино проскочил, но и тут на длинный просвет дорога пуста. Он уж под сто с лишним выжимал, а соседа с чудинкой, обещавшего горю помочь, нет и нет.

И только под самой Слободой, когда с крутояра спускался, увидел — едет. Ни шатко ни валко, километров двадцать пять в час. Двумя руками крепко за руль держится, грудью навалился и так нещадно пустую дорогу высматривает, словно в скоростной бешеной гонке участвует, словно у него тут ралли Париж-Дакар.

Писатель подравнял с его голубеньким «козликом» своего «жигуленка», бибикнул. Батариков с неприязнью на писателя глянул, с неудовольствием, как на шалопая-проказника, который крутится под ногами и делу мешает. Мол, чего в такой момент отвлекаешь, и рукой показал — налево, давай за мной, на Правду сперва заедем.

Ну, заехали на Правду. Гуськом.

Батариков из «козленка» выпрыгнул и, ни слова не сказав, в какие-то воротца с отломанной калиткой нырнул и в низком разлапистом доме исчез. Писатель покурил. Скучно ему сделалось. Мысли литературные на ум не шли, и он тоже вслед за соседом отправился.

Это были какие-то мастерские. Цех. Дерево здесь обрабатывали. Рамы делали, двери. Столярка, в общем. Много тут всего разного по стенкам стояло. А народу нет. Тихо. Прошел писатель насквозь одно помещение, другое — ни души, как вымерло. Куда этот чудик запропастился?

И тут слышит — дверь в углу неприметная хлопнула. Он. Батариков. И с ним мужичок невзрачненький в кепке, весь опилками обсыпанный.

— Я тебя, Федя, уразумел досконально, — Батариков с ним на ходу разговор ведет. — Согласный с тобой во всем. В среду жди. В пять у тебя освобождающий звонок? Вот ровно и буду. Два мешка комбикорма и вдобавок бочка на двести. Подержанная, извиняй.

— Ерунда. Отчищу. Лишь бы без дырок, целая.

— Да, — Батариков писателя заприметил. — Ну, где же вы, любезный, ходите-бродите? Обождался.

— Извините. Отстал.

Писатель со столяром поздоровался. А Батариков столяру на прощанье руку пожал.

— Бывай, Федя. Пока. Мы теперь сами управимся. — И махнул писателю по-хозяйски — мол, айда за мной. Вошли они в ту же дверь, откуда давеча столяр с Батариковым показались, и писатель увидел посреди тесного кабинета гроб с чуть сдвинутой крышкой. Неожиданный этот предмет стоял на концелярском столе отсутствующего или, может, уже уволенного прораба. С иголочки гроб, новенький, отдающий сырцой, оббитый яркой красной материей. И больше в этом запущенном кабинете не было ничего, если не считать треснутого портрета Борьки кровавого на облезлой стенке.

У писателя с непривычки маленько лицо вытянулось. И вопросы некоторые появились. Ведь ехал он болты вынимать, а тут гроб. У Батарикова кто-то умер? Но почему тогда не предупредил?

Странно они тут живут, подумал писатель, и решил обстоятельство это в памяти отложить, чтобы потом на карандаш взять, как они между собой выражаются.

— Ну? — сказал Батариков, огладив любовно гроб. — Берем?

— Если надо, — пожал плечами писатель. — А куда?

— Да в машину. Я промерял. Взяли?

— Выносим, что ли?

— Ага. Вы давайте с легкого конца прихватывайте, а я с изголовья.

По дороге писатель поинтересовался:

— Прошу прощения, Алексей Никанорыч. Ваш красавец?

— Не. Рано мне.

— У вас кто-то умер?

— Не. Это я впрок. Тут, вишь, дело какое. Сестра у меня, золотая баба. Под Ярославлем. Пишет, мужик ее зачах при новых порядках, скоро предположительно помрет. А денег, сами знаете, теперь ни у кого из нормальных людей не хватает. Ни на похороны, ни на чего. Вот я и решил подсобить ей маленько. Размеров, правда, мужниных не имел, на глазок. И вот мучаюсь, а ну как промахнулся.