Спортсмены - [51]

Георгий писал, что на учениях волной перевернуло шлюпку, пятеро утонули, а он выплыл, и Серафим утром бежал на Пахру, плавал по километру, по два, по три.

Потом приветы вдруг стали артиллерийскими — оказалось, Георгий откомандирован в школу морских артиллеристов. Математика — «отлично». И Серафим тоже нашел место, где его учили математике, — ушел с отрядом геодезистов.

Георгий писал, что стал главстаршиной, командиром орудия, и Серафим мог бы ответить, что не отстает — получил диплом техника-геодезиста.

Только в сорок первом году Георгий узнал, какую страшную обиду вызывали у Серафима те его письма. Не на него, Жорку, конечно, а так, вообще. За то, что раньше его не брали в Красную Армию.

Годы без Георгия были для Серафима самыми трудными. Когда он был простым рабочим, держал рейку, вбивал колышки, таскал теодолит, мешки, ящики, пока его учили на техника, все было хорошо. Но, получив диплом, он должен был сам стать организатором и начальником — хотя бы и небольшого коллектива, — этого он не умел, а по правде говоря, просто боялся. Да ему и не очень доверяли. У некоторых он вызывал недоумение: что это за человек, который зимой и летом, в любую погоду, по утрам убегает куда-то и возвращается через час мокрый и довольный, как после бани?

Бывая дома, Серафим видел, что дом пустеет. Вера училась на биологическом факультете университета, а Лиза готовилась к поступлению. Другие сестры стали усердными помощницами отца. Отец по-прежнему служил молебны, для него ничто в мире не менялось. Георгий писал, что скоро вернется, что математика его интересует все больше и больше.

В одиночку Серафим не знал, куда ему жить. И лишь когда он бегал, возникало предчувствие чего-то нужного и интересного для себя. Но пока еще только для себя…

Наконец весной 1931 года вернулся Георгий. При первой встрече они друг друга даже испугались. Георгий отяжелел, огрубел. На отца смотрел смело, на сестер уже с усмешкой. Георгий же встревожился оттого, что брат особенно задумчив и молчалив. С первых дней краснофлотцу в родном доме сделалось тесно и душно.

— Здесь нам делать нечего, — сказал он. — Поехали, Симка, в Москву.

И вскоре (не без хлопот) они были приняты на завод «Люкс» чернорабочими.

Все лето 1931 года ушло на приглядывание к городской жизни.

Жили на Полянке, вместе с Верой и Лизой. Комнатка была крошечная, потому братья старались там не маячить, не мешать сестрам учиться, приходили только ночевать.

Их же университетом было тогда шатание по городу после работы.

«В те годы, — рассказывал старый рабочий завода «Серп и молот» А. П. Поспехов, прекрасно помнящий Знаменских, — москвичи все сделались между собою словно знакомы. Нынче вы не встретите такого, чтобы весь трамвай между собой беседу вел, а тогда — было. У Зощенки это точно подмечено — было. О чем беседу вели? Ну конечно, чепуха с чепухой ерунду молотили, а рабочие — про план и индустриализацию. Пятилетний план был нам всем ближе отца родного — очень хотелось его выполнить, чтобы поскорее жить лучше».

А на «Люксе» жили потихоньку. Приди вовремя, восемь часов помаши кувалдой или железо потаскай — и до завтра. Работа шла «на хозяев», а рядом, на «Серпе», рабочие чувствовали себя сами хозяевами.

Именно в 1931 году, в марте, было принято положение о комплексе ГТО, и летом сдача физкультурных норм развернулась повсеместно. На одном только «Люксе» ничего не разворачивалось. Когда Знаменские прочли положение, они так и ахнули — это же как раз то, что им нужно! «Физкультурник, — было написано, — выполнивший нормативы, а также зарекомендовавший себя активным участником общественной и политической жизни, награждается значком, грамотой и пользуется преимуществом при поступлении в физкультурные учебные заведения».

Решили немедленно взяться за подготовку к сдаче норм. Нормы казались трудными! Увидят физкультурников на спортплощадке, Георгий, как более смелый, подойдет, потом брату скажет: «Говорят, можно только своим».

А где им найти своих?

Наконец в конце июня удалось записаться на сдачу норм ГТО, и произошел тот печально знаменитый эпизод, который задержал рождение их как спортсменов еще на год.

В каждом забеге на 1000 метров стартовало человек по 150, а в Сокольническом парке тогда ничего не стоило заблудиться — это был просто лес. После команды «марш!» братья рванули и помчались не жалея сил. Прибежали, когда остальные еще и не завиднелись. Судья смотрит на секундомер — 2 минуты 50 секунд. А всесоюзный рекорд (его никому не удавалось побить с 1928 года) был всего на 15 секунд лучше. «Ладно заливать, — говорят братьям, — вы и не бежали вовсе — вон из кустов выскочили. Отойдите, не мешайте».

Серафим так оторопел, что и сказать ничего не может.

— Давай еще раз пробежим? — предложил он брату.

— Да ну их!

— Нет уж давай!

Взяли еще раз карточки, вышли на старт в следующем же забеге, Георгий сердито попросил судей получше следить за кустами, и побежали. Прибегают еле дыша, спрашивают: «Ну? Сейчас сколько?» — «Да, сейчас, — отвечают им, — две — сорок восемь, только вы, должно быть, по знакомой тропинке бежали».

Серафим повернулся и ушел…