Спор с безжалостной судьбой - [5]
Шрифт
Интервал
Сквозь ставни пробился чахоточный свет.
А мы всё о том же: «Права и свободы…
Вселенская ночь… окаянные годы…
Разгул лагерей и застенки тюрьмы…
Вот если бы только… вот если бы мы,
Готовые к жертвам, готовые к бою…»
И как же мы были довольны собою!
«Налей чайку, и если можно — крепче…»
Налей чайку, и если можно — крепче.
Без сахара. А коньячку подлей.
Ты думаешь, с годами будет легче?
С годами будет много тяжелей.
«Напряжённая скука вокзала…»
Напряжённая скука вокзала,
Уходящие вдаль поезда.
Этой жизни нам много и мало,
Эту жизнь не изжить никогда.
Впереди, как всегда, безнадёжность,
Позади навсегда тишина,
И ложится усталая нежность
Сквозь оранжевый сумрак окна.
1950-е
«Настанет день иль ночь настанет…»
Настанет день иль ночь настанет,
Когда мне будет всё равно —
Луна ли в комнату заглянет
Иль солнце озарит окно.
Тогда, спокойный и свободный,
К столу привычно подойду
И в книге приходно-расходной
Черту большую проведу.
Чтоб знать: в моих стихах безвестных
Я, странствуя среди живых,
Творил ли ангелов небесных
Иль «демонов глухонемых».
«Начинаются дожди…»
Начинаются дожди.
Дождик, дождик, подожди:
Мне ещё так много надо
Солнца, ласки и тепла.
Жизнь цвела, да отцвела.
Ну, а всё же сердце радо
Золотой оправе сада,
Листьям в пурпурном огне,
Эмигрантской болтовне
О борще, что ели прежде,
И о крепнущей надежде,
Что и мы одержим верх —
После дождичка в четверг.
«Не в атомную катастрофу…»
Не в атомную катастрофу,
Не в благоденствие людей —
Я верю только лишь в Голгофу
Бессмертной родины моей.
Голгофа значит — Воскресенье.
Но прежде — нисхожденье в ад:
Сквозь Ленинград и Сталинград,
Сквозь тьму и мерзость запустенья
Российской сволочи парад.
«О Ты, пространством бесконечный»,
Благослови на крестный путь,
Чтоб этот мир бесчеловечный
Очеловечить как-нибудь.
1988
«Не гнусавит попик деревенский…»
Не гнусавит попик деревенский
«Господи, спаси!»
Разгулялся Петька Верховенский
По святой Руси.
Лютый ветер кружит по дороге,
Липкий снег столбом.
Смотрит в поле Николай Ставрогин
Каменным лицом.
Шигалёв подсчитывает трупы,
Как игрок — очки;
Сузились безжалостно и тупо
Тусклые зрачки.
Федька силу каторжную мерит:
«Ох, как разойдусь!»
Помолись, кто в Бога ещё верит,
За шальную Русь.
«Не Горбачёв страною правит…»
Не Горбачёв страною правит
И не Центральный комитет,
И «перестройка» не исправит
Итог семидесяти лет.
И «гласность» делу не поможет,
Трубя хоть тысячами труб,
Когда над всей страной вельможит
Набальзамированный труп.
1988
«Не дай мне, Боже, впасть в отчаянье…»
Не дай мне, Боже, впасть в отчаянье,
Но посоветуй — как не впасть,
Какому ввериться мычанью,
В какую провалиться пасть.
А дни летят. Не стало Брежнева,
В Париже правит Миттеран,
Но всё решительно по-прежнему —
Кабул, Варшава, Тегеран
И прочие фантасмагории —
Мир «без руля и без ветрил»:
«Господство разума в истории»,
Как Гегель некогда сострил.
«Не дивно ль в солнечном закате…»
Не дивно ль в солнечном закате,
В сиянье или в полумгле
Увидеть чёрное распятье
Огромной тенью на земле?
Увидеть всю судьбу людскую,
Где каждый путь есть крестный путь,
И эту логику стальную
Очеловечить как-нибудь.
«Не оттого мне отвратительно…»
Не оттого мне отвратительно,
Что жизнь — тупик, тоска, тюрьма,
Что это даже удивительно,
Как, не сойдя ещё с ума,
Я что-то делаю, работаю,
Чего-то жду, кому-то вру,
Хоть и не верю ни на йоту
В осточертевшую игру,
Хоть знаю сам неукоснительно —
Надежды все свелись к нулю, —
Но потому мне отвратительно,
Что я и эту жизнь люблю.
«Не удалась. Совсем неважно…»
Не удалась. Совсем неважно,
По чьей вине не удалась.
Лишь первый раз признаться страшно,
Что жизнь напрасно пронеслась.
И до сих пор напрасно длится.
А для того, чтоб умереть,
Совсем не стоило родиться
И уж тем более, стареть.
1955
«Нет, Михаил Сергеич, нет…»
Нет, Михаил Сергеич, нет,
Беда отнюдь не в хулиганстве,
Не в разгильдяйстве и не в пьянстве,
Но в том, что коммунизм отпет.
Отпет всемирно и всеславно,
На Красной площади, державно.
Но цел ещё его скелет —
Итог семидесяти лет.
1988
«Ни на кого не обращать вниманья…»
Ни на кого не обращать вниманья,
Ни с кем не спорить и не говорить,
Хранить тебе лишь вверенное знанье
И за него Творца благодарить.
Оно подобно глади океана,
Чуть внятному шуршанию травы,
Безоблачному торжеству Монблана
На фоне первозданной синевы.
1988
«Ну вот, приближаются сроки…»
Ну вот, приближаются сроки,
Прошедшее строится в ряд,
И жизни «печальные строки»
Всё ярче и ярче горят.
Они, словно глыбы, нависли:
Ни выжечь, ни смыть, ни стереть.
Они — неотступные мысли,
Державно ведущие в смерть.
1988
«Ну вот. Я никому не нужен…»
Ну вот. Я никому не нужен.
Прошла зима, пришла весна,
Но не сверкнёт мне «ряд жемчужин
Апрельской ночью» у окна
И не появятся, как раньше,
В уставшей бредить голове
Мечты о будущем реванше,
О встрече в будущей Москве.
Бесчинствует парижский вечер,
Сады цветут наперебой…
И вот — не за горами встреча
Последняя: с самим собой.
«О ласкающей грусти, о свете…»
Я спросил старика у стены…А.Блок
О ласкающей грусти, о свете,
Притаившемся в утренней мгле…
Что вы знаете, взрослые дети,
О кружащейся в небе планете,
Нам доверенной Богом Земле?
Летний зной был прозрачно беспечен.
Я спросил золотого юнца:
«Чьей безумной мечтой искалечен
Нимб открытого солнцу лица?»