Сполохи - [7]

— Я оттого и стою, что депутат. Иначе бы полез напролом, — недовольно ответил Значонок.

Автобус был маленький, запыленный, скрипучий. А народ в нем ехал исключительно сельский — все с теми же кошелками, кошами, авоськами, мешками. Дядьки и бабки, парень, две молоденькие пригожуньи с открытыми коленками (тут не понять — студентки ли, учащиеся ПТУ или юные работницы).

Значонок сел около девчат — на заднем, молодежном, сиденье оказалось свободное место.

И, как это обычно бывает в подобных рейсах, кум Гаврила, что сидел на боковом сиденье около водительской кабины, узнал кума Петра, что шустро забрался в автобус перед Значонком и перехватил местечко получше.

— Га, Петр! — поздоровался кум Гаврила через весь салон.

— Давно и я тебя не бачил, братка! — поздоровался кум Петр через салон.

И опять-таки, как это обычно случается в подобных рейсах, тут оказалось много знакомых, лично знакомых или заодно, и завязался разговор, в котором принимали участие чуть ли не все пассажиры.

— У Янчиной матери свинья опоросилась. Двенадцать поросят принесла, холера…

— Надо бы взять у нее кабанчика.

— Дочка чучковского аптекаря в третий раз веселье гуляет…

— Для нее женихов — пруд пруди.

— Моя теща взяла себе примака… Через день выгнала! С работой, говорит, не справляется! Ха-ха!..

А на следующей остановке к шоферу подошел веселый круглый человек с небольшим чемоданом. На его щеках играли ружовость и здоровье, кепка едва прикрывала залысины. И вообще, он сильно смахивал на актера Леонова в комедийных ролях. Его провожала мать, маленькая суетливая старушка.

— Машина технически в исправном состоянии? — придирчиво спросил он.

— Что? — не сразу понял шофер.

— Машина, я спрашиваю, технически в исправном состоянии? — строго повторил «Леонов».

— Катись ты… — чертыхнулся шофер. — А если есть билет, садись в автобус да помалкивай.

Мать проворно показала шоферу билет, потащила сына к дверям автобуса.

— Аристократ местных авиалиний, — беззлобно сказал «Леонов» шоферу через плечо. — Разговаривать не хочет… Здравствуйте! — весело поздоровался он с пассажирами.

А старушка все суетилась, подобострастно заглядывала всем в глаза — доверяла сына.

— Разбудите, если заснет, в Тальке, — просила она.

Веселый круглый человек забрался в автобус, пошел по проходу, здороваясь со всеми за руку. Потом, хватаясь одновременно за козырек своей кепки и кепки Значонка, стал говорить: «Друг, давай поменяемся! Слушай, дед, давай поменяемся. Не глядя!..»

— Кончай, Миша! — отмахнулся Значонок (у Миши на руке было написано, что он Миша).

— Вот выпил вина, а теперь еду к деткам, — доверительно признался Миша, пытаясь сесть между девушками. Те потеснились, но посадили его рядом со Значонком.

— Воевал? — спросил Миша.

— Воевал, — ответил Иван Терентьевич.

— Эшелоны под откос пускал?

— Пускал.

— Молодец, — похвалил Миша. — Но со мною на пятьдесят штук пустил бы больше. Хочешь, я на тебе женюсь? — обратился Миша к своей соседке. — Крутнем романчик. Или хотя бы очерк.

Девушка полуотвернулась, и Значонок догадался, что она с трудом сдерживается, чтоб не расхохотаться.

— Крановщик! — узнал Мишу кто-то из пассажиров.

— Верно! — обрадовался Миша. — Я — крановщик Миша из «Межколхозстроя». Я тут по трассе, — со значением показал он за окно на пыльный грейдер, — коровники строил. Начиная с Тальки и до самого Чучкова у меня в каждой деревне по пацану.

Миша нашарил в ногах чемодан, положил его себе и Значонку на колени.

— Я каждый год всех навещаю, никого не забываю. У меня ж отгулов больше, чем вот у него трудодней, — показал Миша на шофера.

— Болтун! — увидел все в зеркальце и услышал все в своей кабине шофер.

— Застрелись на пять минут! — парировал Миша и, вспомнив о чемодане, открыл его. — Автомат с лампочкой — одному пацану, — сказал он, любуясь лакированной игрушкой. — Еще автомат — другому… — Миша снова полюбовался.

Чемодан был набит оружием, как чемодан террориста, угоняющего самолет.

Наконец Миша угомонился и, как предполагала его мать, уснул. На его лице появилась уморительно серьезная мина. Или, скорее, беспомощность, младенчество. Но почти на всякой остановке, при задержках у мостов, перекрестков подхватывался: «Талька?..»

Потянулись леса. Деревни располагались здесь далеко друг от друга. Лес был старый и прохладный. Захотелось напиться из блеснувшего у дороги ручья. Снять обувь и постоять на зеленой траве.

Иван Терентьевич достал из кармана пиджака сигнальный экземпляр «Хроники еловых лесов в декабре», которую писал зимой прошлого года в отпуске. Он вез показать ее Юлику. Запах типографской краски был стойким. Иван Терентьевич перелистал «Хронику», с удовольствием вспоминая работу над ней и думая, что в нынешней его поездке есть нечто от того, чем он был жив в единственном, по сути, за всю жизнь отпуске. Ему было легко и просторно. Он ехал не в служебной машине, а в маленьком, домашнего вида автобусе. Он давно так не ездил.

Еще много лет назад Иван Терентьевич получил право на бесплатные путевки и бесплатный проезд к «месту отдыха», но от всяких предложений относительно этих бесплатных благ отмахивался с глубокой душевной неловкостью. Больше того, за делами не брал отпуска вообще. То есть приказы по институту были — нельзя же нарушать букву КЗоТа, — приказы были, но они не касались ни его занятий в лабораториях, ни его семинаров, ни тем более работы в поле. Шел в поле в пять утра по росе — вот и весь отдых.