Сполохи - [6]

— Я хорошо знаю о минусах сорта, — продолжал Шапчиц, чувствуя еще большую неловкость — старику этот разговор был явно неприятен. — Но все равно работа не прошла впустую: нам необходимо выделить гены урожайности.

— Гены урожайности, дорогой Бронислав Сергеевич, для нас хранит «скороспелка», — ответил Значонок сердито, точно ему приходилось напоминать об азах грамматики. — Авраам родил Исаака, Исаак — Якова, Яков — Иуду и братьев его, порядочных людей. У нас же «скороспелка» родила двух иуд: сначала мой «палачанский», а теперь вот и ваш, «шапчицкий». Что прикажете делать, когда он расползется по всем полям?

Шапчиц промолчал. Не умея преодолеть скованности перед Значонком, он злился на себя.

— С точки зрения заготовителя, уважающего лишь тонны, сорт заслуживает Государственной премии. А с нашей…

Значонок не успел найти сравнения, как Шапчиц, улыбнувшись, показал на надорванный карман его пиджака: Иван Терентьевич был одет что твой бригадир.

— Это я в него бутылку заталкивал, — усмехнулся Значонок. — За рубль двадцать семь. — И замедлил шаги у развилки: — Пойду в поле, поговорю со своей картошкой.

По дороге, заросшей по обочинам клеверами, зверобоем и подорожником, Иван Терентьевич поднялся на взгорок. Институтские постройки скрылись за купами старых деревьев. Перед Иваном Терентьевичем распахнулась летняя ширь. Заливались жаворонки, шел легкий ветер, все было напоено влагою и теплом.

Возле делянок стояли таблички с названиями сортов, но подавляющее большинство составляли гибриды. Эти были безымянны, под сложными номерами, как звезды в тридевятых галактиках.

А на одной из табличек — короткое броское слово: «Вера».

— Вера!.. — позвал Иван Терентьевич, и его голос дрогнул.

— Ваня! — вдруг услышал он и за мокрой пеленою явственно увидел, как этим же полем, все под ту же не обрывающуюся жаворонковую трель, все под тем же солнцем идет к нему, спешит навстречу прекрасная юная женщина.

И сам он молод, ловок и быстр, чист душою, чист сердцем, а природа обворожительно таинственна и понятна.

И на той же поросшей клеверами, подорожником и зверобоем дороге вдруг показывается полуторка, пылит себе в березовых присадах. И молодые люди, Иван да Вера, бегут наперерез, «голосуют». И вот уже трясутся по проселкам вместе с бабкой, что возвращается домой с бубликами на шее, вместе с веселым дядькой, что едет с местечкового кирмаша с поросенком, который хрюкает в мешке, тычется во все стороны мордочкой. Покойно, все дорого и непреходящее. Бабка — как мати, дядька — как батька, и Вера — как жена…

И видится Ивану Терентьевичу родной дом, ветры вдоль дороги, горячая бульба на столе, перья зеленого лука с темной крупной солью, чарка доброй горелки…

Сосед, безалаберный Астроном — целый выводок детей, а стреха в сенях дырявая: можно наблюдать за ночными светилами…

Астрономов мальчонка, который на вопрос: «Дома ли батька?» — ответил: «Почти что нет». — «Как это так?..» — «Запрягает коня, сейчас в местечко уедет».

Первые прокосы в росной траве, молодой заяц, которому едва на ухо не наступил, телка, удравшая со двора.

— Волнушка, Волнушка!.. — кричит на загуменье батька. Так звали ее по масти — розово-рыжий и белый цвета чередовались. — Каб тебя волки зарезали!.. — бранится батька в олешнике.

Скрипел коростель, было слышно иволгу и отца.

Но снова перед глазами лишь слово «Вера» на табличке…

Иван Терентьевич вытер увлажнившиеся глаза и вдруг решил ехать к Юлику. Сдавать, видно, стал, подумал он о себе.

К НИИ он пошел другой дорогой. Эта вела краем соснового бора, в котором еще месяц назад можно было найти среди иглицы и редкой травки готические сморчки и желтые, бурые или темно-синие строчки. Бор был чист, чем выгодно отличался от других лесов, что волею печальной судьбы оказались близ жилья, больших дорог, промышленных предприятий. На деревьях там и тут были прикреплены дуплянки, скворечники, и птичья молодь уже пробовала крыло. Встречались обработанные дятлом и белкой шишки.

Иван Терентьевич спустился по тропе, прошел задами к институту. Заглянул в лабораторию и застал Шапчица. Его рука лежала на Людиной руке.

— Я решил ехать к Юлику, — сказал Иван Терентьевич.

— Но ты не собирался… Что так вдруг?

— Столько времени не виделся с ним. Замотался небось председатель.

И была в этой сцене какая-то неловкость.

— Заодно посмотрю, как ведет себя там картошка, какого рожна ей надо, — пожевав полными губами, добавил Значонок.

— Вызвать машину? — предложил Шапчиц.

— Не стоит.

— До Чучкова сто верст неважной дороги… — с сомнением покачала головой Люда.

— А я соскучился по этой дороге и по автобусу. Попрошусь к Юлику в агрономы, — вдруг капризно добавил он.

Не заходя домой, Иван Терентьевич отправился на автостанцию. После школы, клуба и, разумеется, чайной это было самое оживленное место в поселке. К кассе стояла очередь. Значонок пристроился в хвосте. Тут многие знали его.

— Иван Терентьевич… — шепнула стоящая впереди женщина и показала глазами на вывеску, что висела над окошком кассы: «Имеют право приобретения билетов вне очереди: депутаты Верховного Совета СССР, депутаты Верховного Совета союзных и автономных республик…»