Сполохи - [61]

Не знаю, куда девать себя в выходные. Как-то, дней десять назад, приехал, спустился к воде — и увидел у берега в молодых тростниках рыбешку из недоеденной банки консервов. Бросили, так сказать, в родную стихию. И клочья бумаги, и мерцающее в траве стекло, и урчанье моторов, и ожерелье костров по высокому берегу.

Знакомый эколог рассказывал, что в одной из европейских стран уже запретили включение транзисторов за двести шагов от города: певчие птицы не выносят какофонии и гнезда не вьют.

На прошлой неделе в плотном воздухе над рекою примерно в это же время голос диктора, усиленный мощным транзистором, печально сказал: «Поздний вечер… Переключите, пожалуйста, свои приемники на пониженную громкость, позаботьтесь о соседях…» Но все равно на противоположном берегу и далеко за полночь все тот же транзистор орал, как оглашенный: «А любовь-та есть оказвыца!..» Соседей для него в природе не существовало.

Сегодня полная тишина. Упруго протянул последний шмель, еще слышны зарянки и иволга, с пустою торбою уныло брел по мокрой траве коростель. Легонько вздрогнул и замер до утра сухой лист мать-и-мачехи на откосе.

Костерок горит все на том же месте — как полторы недели назад, и год назад, и два. Я обламываю еловые ветки и кормлю веселого дружка.

Дожди прошли. Лес, песчаные дороги и река умылись.

Вот и ладно.

Судакская бухта

Гора Алчак была разбита бешеной силой последнего крымского землетрясения. Поперек горы разверзлась пропасть, далеко в море упали громадные камни. Теперь они усеяны мидиями, и на легкой волне между камней поднимаются и затем медленно опускаются заросли водорослей.

Целыми днями здесь отчаянно прыгают в море мальчишки, их тонкие тела пролетают рядом с острыми выступами скал, и долго не расходятся в аквамариновой воде праздничные столбы пузырьков.

Сейчас Алчак тих и пустынен.

С его вершины хорошо виден мыс Меганом, изрезанный бухтами берег, приветливая, мягко освещенная заходящим солнцем долина, и в этой долине, в густой зелени виноградников, кипарисов и тополей — один из самых древних городов мира Судак.

На песчаных пляжах было еще довольно много народу, на рейде выбирала якорь «Молдавия», от рыбацкого пирса отваливал сейнер.

Над пирсом, на противоположной стороне бухты, сурово нависала Крепостная гора с печальными башнями Генуэзской крепости, единственной памятью о прошлых, сравнительно недавних веках. В ней бывал Грибоедов, эти камни видел Паустовский, по реставрации крепости работал известный археолог Домбровский, с которым мне довелось встречаться в Херсонесе на раскопках амфитеатра эллинов.

По утрам под эту гору приходят собаки и неподвижно сидят, глядя на море.

А дальше, за сиреневыми скалами Нового Света, побережье растворялось в предвечерней мгле.

В эту пору мы собираемся с женою обычно в «Троянду», гигантскую шатровую постройку, увитую виноградом, где кормят скверными шашлыками, или, что чаще, сидим на открытой веранде за стаканом превосходного коктебельского или новосветского вина и смотрим на засыпающее в бухте море. Тишина и покой, лишь легкое шипенье волны на песке да возня воробьев на соседнем столике.

Печаль, которая всегда сопутствует древним развалинам, в этот час по-особенному сгущается над Генуэзской крепостью. Я не умею думать иначе, в голове словно что-то сдвинуто, и я думаю о человеке, поливавшим по́том каменистую эту землю, и о варваре, пришедшем его убить. В одном только главном храме одни только турки сожгли около тысячи человек.

Мы говорим мало, да и то о вещах необязательных, но между нами ничего недоговоренного не остается…

Я стал осторожно спускаться вниз, под ногами текла щебенка и сухо шелестела трава, а сбоку, по отвесной стене Алчака, еще поднимались потоки зримого воздуха, в которых висели на подрагивающих крыльях птицы.

Для того чтобы понять море, надо провести некоторое время в скалах, и в шторм и в мертвый штиль, потому что именно здесь наиболее разнообразна и щедра подводная жизнь.

Маленькие бухты, образованные обломками скал, заполнены прозрачной водой всех небесных тонов и оттенков, в которой обитает подвижная молодь — ставридки, султанки, морские собачки, мелкие крабы, креветки, раки-отшельники и множество других славных тварей. Здесь извечная свежесть, здесь первородная жизнь, избыток которой миллионы лет назад выплеснулся и овладел сушей; здесь находишь желанное одиночество, без которого невозможно осмыслить даже математическую аксиому.

Еще, я думаю, надо пожить в портовых городах. Мне на этот счет уже повезло, одно лето я провел в Севастополе. Великолепные севастопольские бухты всегда забиты сотнями кораблей, десятки пароходных дымов одушевляют рейд. А в Ялту при мне заходили такие гиганты, как «Россия» и «Шота Руставели», и пополняла запасы пресной воды парусная «Эспаньола» с одноногим боцманом на борту и золотыми дукатами в трюме.

Еще я видел, как тяжело работал в осеннюю стужу Клайпедский порт.

Краски моря, звуки и запахи, портовая внешняя бестолочь, моряки, пассажиры и пароходы, разбитые прибоем бочки и ящики, торговцы рапанами, вяленой рыбой и крабами, гудки обшарпанных буксиров, соленые губы и плавучие маяки — все это несет с собою ощущение удивительно цельной жизни, созданной морем.