Сполохи - [59]

Грибов нынче мало, — неурожайный вышел нынче год. Даже встреча с простушкой сыроежкой — праздник. Впрочем, поздняя сыроежка плотна и упруга, она багряна, как тревожное, на ветер, солнце. Лист потек с дерева, и, может статься, выбравшись из чащи, ты обнаружишь в своей корзине больше золотистых и красных листьев, чем грибов. И все, все подсвечено мягким светом берез и осин, вплоть до насупленных долгомошников, а старые просеки и опушки, где калина, черемуха и шиповник, где десятки видов лиственных кустарников и деревьев, — что о них говорить…

Завтра можно будет пуститься в путь глухой дорогою, ничуть не заботясь, куда она выведет. Ни влажная ветка, ни влажный сучок не щелкнут под ногой. И непременно окажешься у ручья, найдешь поваленную ольху, сядешь над темной водою. У воды да у костра время идет неспешно, но оно не в тягость, — и никто никогда не осудит тебя за безделие.

Полкорзины разных грибов, проворные корольки, сырые листья лозы, пряные запахи осени — вот и довольно…

И еще, для него это главное, — природа оставит наедине с воспоминаниями о Белочке.

Она пришла вчера в обществе давнего его приятеля, высокая тридцатилетняя женщина, одетая в теплый грубошерстный свитер и короткую кожаную юбку. И уже в прихожей, вспоминал он, да, именно в прихожей, где было даже не очень-то светло, знакомясь с нею, я обратил внимание, что в ее близоруких темных глазах удивительно уживаются и энергия, и усталость.

Что поделать, если это действительно так — по глазам нам и дано судить о человеке прежде всего. Но мы слишком часто заняты собою или попросту равнодушны.

Она учительствовала в школе, отчего и получила свое славное имя. Белочками белорусские дети зовут преподавательниц родного языка и литературы.

Пока хозяева дома хлопотали на кухне, где стоял пар, лилась вода и шипела сковорода, приятель развлекал нас разговорами. Он был в настроении, впрочем, не в настроении вряд ли кто-нибудь видел его. Мастер на все руки, непоседа, он даже род занятий менял весело и легко. Помнится, работал инженером на телестудии, режиссером на радио, писал прозу и стихи, переводил с польского, снимал талантливые короткометражки о белорусских цитологах и экологах, плавал матросом к берегам Западной Африки за тунцом и ставридой. Теперь же только что вернулся из двухгодичной командировки в Монголию, вернулся с «Москвичом», правда, веселился приятель, тринадцати рублей не хватило. Был он окружен анекдотами, не то из действительной жизни, не то придуманными им же самим — в этом никто не мог разобраться.

Ну ладно, ведь речь сейчас не о нем.

Он знал, что Белочка замужем, и слышал, что жизнь у нее в общем-то не сложилась. Известный результат многих ранних браков. И дело не в поводах, у вздорной памяти поводов сколько угодно.

Он видел ее руки и свежую ссадину на кисти, понимал, что такие руки выносят всю работу в большом доме, а в двухмесячный летний отпуск — в крестьянском дворе престарелых родителей.

Прошлое лето он провел в деревне, видел многих девушек, приехавших к старикам на каникулы из техникумов, институтов и профучилищ, и воображению ничего не стоило представить Белочку с ведрами у колодца, с подойником или вилами у хлева. Белочку, окруженную курами, яблонями, криками певней, цветущим житом и васильками. Белочку — возле прилавка сельской крамы, куда привезли на машине хлеб. Белочку, гоняющуюся за удравшим со двора поросенком, который держит ее на почтительном расстоянии и, если оно уменьшается, весело наддает.

Нужно только чуть-чуть подобрать распущенные по плечам эти мягкие волосы, заменить аромат тонких духов на запах сена и молока, а легкий, едва уловимый след помады на губах можно оставить.

А впрочем, впрочем… Пусть все останется, как есть.

Почему-то было жаль ее и грустно. Может, потому, что он был добр и она была добра, а в мире так не хватает жалости.

Но она казалась в этот вечер веселой, смеялась, слушая приятеля и болтая длинной ногою в ажурном чулке.

Это была та беспечность, которая нравится мужчинам и в которой женщины не могут себе отказать.

Когда рассаживались за столом, он сел на первый подвернувшийся стул, и Белочка, быстро взглянув на него, вдруг негромко сказала:

— А ведь я думала, вы сядете рядом!..

Ему показалось это вздохом, столь же ошеломительным, как и естественным. И он понял, что к ней можно прийти, чтоб молчать. И можно прийти, чтоб говорить до изнеможения.

Уже прощаясь, он задержал ее горячую руку в своей, может быть, чуть дольше, чем это принято.

— Мне завтра ехать. Бог весть, удастся ли когда-нибудь еще попасть в ваши края…

Она все понимала. Слабо улыбнувшись, кивнула в ответ, и он услышал короткое тайное пожатие.

— Спасибо.

…Вот и все, что произошло вчера между нами, сказал он про себя.

А сегодня он освободился уже к полудню, до самолета оставалась уйма времени, и пошел бродить по городу, задерживаясь у киосков, где во множестве продавались красочно иллюстрированные польские журналы, заглядывая в книжные лавки, присматриваясь к домам и прохожим. Здесь умели бережно хранить традиции и историю. У города было свое лицо.

Встречалось много молоденьких девушек, гораздо больше, чем парней. И он вспомнил, как где-то слышал или читал о промашке плановиков. Издавна здесь жили западным местечковым укладом, производили всего помаленьку, лишь для себя, от обуви и тканей до колбас и пива. В последние годы один за другим пустили несколько гигантских комбинатов легкой промышленности, на работу понаехали отовсюду девушки. И вот каково им, если строительство предприятий, которые потребуют уже мужской сметливости и многих крепких рук, еще только разворачивается?